Гнев Тиамат
Шрифт:
Через час они уже сидели, пристегнутые к амортизаторам. Работать с дисплеями «Росинанта», проверяя выходные профили маневровых двигателей, было всё равно что петь знакомую песню со старым другом. Реактор работал стабильно, выдавал положенную тягу. Энергосистема «Роси» осталась надёжной даже после долгого простоя.
– Всё в норме, – сказала Наоми. – Поднимай нас.
– О да!
Корабль дернулся, амортизаторы сместились. Наоми испытала знакомое чувство движения, когда они стронулись с места, и выскользнули из пещеры на одних маневровых. Палуба провернулась вокруг, принимая нормальное
Когда включился двигатель, а корабль качнулся и вздрогнул, Наоми почувствовала укол, и прохладу сока, разлившуюся по венам, чтобы уберечь её от страданий ускорения. Алекс улыбался, словно ребенок в день рождения, снова поднимая старика в великую пустоту. Наоми наблюдала как они взмывают всё выше, как падает температура за бортом, как истончается атмосфера, пока воздуха не осталось совсем мало, и сила трения не перестала нагревать корпус. Дрожание прекратилось, и единственными звуками на палубе стало тихое пощелкивание рециркуляторов, да случайные резонансные гармоники двигателя. На тактическом дисплее планета удалялась от них, а они уже шли на второй космической. Пока ещё не на длинной орбите Фрихолда. Но уже предоставленные сами себе. Свободные.
Наоми гикнула, громко, празднично, радостно. Алекс подхватил. Откинувшись в амортизаторе, она позволила себе почувствовать, что она наконец-то дома. Хотя бы на мгновение.
«Роси» устарел, и ему никогда уже не быть современным кораблём. Но, как старый инструмент, удобный и ухоженный, он стал чем-то большим, чем просто обшивкой, проводами, кабельными каналами, хранилищами и сенсорными массивами. Старая Рокку говорила, что после пятидесяти лет полетов корабль обретает душу. В молодости это казалось Наоми милым суеверием. Теперь же – очевидной истиной.
– Боже, как я скучал, – сказал Алекс.
– Мне ли не знать.
Ещё час спустя Алекс отключил тягу, и Наоми отстегнулась. В пустынной системе Фрихолда отсуствовала необходимость в транспортном контроле. Никаких планов полёта или патрулей, отслеживающих корабли без транспондера. Она запустила диагностику, но по звуку двигателя и чистоте воздуха и так знала, что у них всё хорошо. Она переходила от станции к станции, проверяла дисплеи и органы управления, словно в их экипаже и правда был ещё кто-то, кому они скоро понадобятся.
Она не замечала, что настроение Алекса изменилось, пока он не заговорил.
– Я пытался уберечь её. Правда пытался. В самом конце, когда она высаживала магазины в здоровенного ублюдка, я хотел отправиться за ней. Прыгнуть на «Шторме» прямо туда, и постараться подобрать её. Но время вышло, – он всхлипнул, – И даже если бы получилось, я сделал бы только хуже.
Наоми зацепилась за поручень и подтянулась. Повернулась, чтобы взглянуть на него, и в этот раз он не отвёл взгляд.
– Она была замечательной женщиной, очень крутой. Нам повезло, что мы её знали.
– Меня не перестаёт мучить вопрос: как я смогу сказать Киту, что тётушки Бобби больше нет.
– Ещё не сказал?
– Нет. Там, в Солнечной системе, не хватило духу. А теперь... Так и не знаю, смогу ли. Я так скучаю по ней. По каждому из них... Но как уходила она, я видел сам, и... Чёрт...
– Я понимаю, –
– Ох, Наоми, нет. Это не твоя вина.
– Я знаю. Не всегда чувствую, что это правда, но знаю. Это странно, но хочешь скажу, как я успокаиваю себя? Думаю обо всех других способах, которыми она могла умереть. Рак, устойчивый к онкоцидам. Утечка в реакторе. Или просто старость, хрупкость, с которой уже не могут справиться анти-возрастные препараты...
– Жутковато, – сказал Алекс, но помолчав секунду, добавил: – Но да. Я отлично понимаю, что ты имеешь ввиду.
– Это же Бобби. Она знала, что никто из нас не будет жить вечно. И если бы сама могла выбирать путь, держу пари, этот способ уйти был бы в пятёрке фаворитов.
Алекс помолчал пару секунд, шмыгнул носом.
– Да, я скучаю по ней каждую минуту каждого дня, но, чёрт побери, это было чертовски правильно.
– Выйти одни на один, против корабля, с которым не справились объединенные силы Земли, Марса и Транспортного Союза? И победить?
– Ага. Если нам всем суждено умереть, думаю, это достойный путь. И всё же мне жаль, если нам суждено.
– Да уж... Умирать вообще хреново.
– А какой путь выбрала бы ты?
– Не знаю. Не задумывалась, – ответила Наоми, удивляясь тому, насколько важен для неё оказался этот аспект собственной смерти. – Всё равно, как это случится. Но есть вещи, которые я хочу успеть.
– Какие?
– Я хочу снова увидеть Джима. И Амоса. Хочу, чтобы война закончилась, и установился настоящий мир. И мне будет достаточно такого, где люди могут злиться и ненавидеть, но никому не придётся из-за этого умирать.
– Ага, – согласился Алекс. – Так и будет. Амоса я часто вспоминаю. Думаешь, он...
Оглушающе беззвучный хлопок – взрыв без самого взрыва, – бросил Наоми на пол. И она бы упала, если бы направление всё ещё существовало. Но всё исчезло, превратилось в электрический невнятный узор, что видят в темноте слишком сильно зажмуренные глаза. Никаких сигналов тревоги. Но поблизости кто-то кричал. Алекс. Или она сама.
Падая во все стороны сразу, она погружалась в яркую пустоту, где плавали световые фигуры, зазубренные, зыбкие, словно ореол мигрени. Она чувствовала, как что-то в ней исчезло, но не могла понять, что. Это пугало больше, чем внезапность и странность перехода – чувство отсутствия без объекта, потери без намёка на то, что потеряно. Она попыталась закрыть глаза, но ничего не изменилось. Попробовала вытянуть руку, но не к чему было тянуться. И нечем. Она даже не могла сказать, движется ли она к этому свету, или зависла в пустоте на часы.
Она соскальзывала в иное состояние. В сон, совсем не похожий на сон. И инстинктивно воспротивилась. Глубочайший страх охватил её, и она уцепилась за него, как за соломинку, которая могла спасти.
И вдруг, без каких либо признаков или изменений, всё прекратилось. Она снова была на лётной палубе «Росинанта». Парила в невесомости неподалёку от своего амортизатора. Где-то позади задыхался Алекс. Она ухватилась за поручень, подтянулась, чувствуя себя выжатой, как лимон, истощённой. Не спавшей слишком много дней подряд, с въевшейся глубоко в мышцы усталостью.