Гниль
Шрифт:
— Ты… что?
— Я написала заявку, — повторила Бесс, глядя в сторону, — Это было совсем просто. Я взяла бланк, возле нашей школы есть автомат с бланками, и все написала. Там много места, даже осталось лишнее. Я думала, там сложно, а оказалось, что все просто, надо написать только имя, адрес и симптомы. У меня даже осталось свободное место. А потом я опустила бланк в специальный ящик. Это было в среду. А в пятницу Месиац исчез и учительница сказала, что у него нашли вирусный гепатит.
Маан видел это так ясно, словно сам при этом присутствовал. Вот Бесс останавливается возле автомата и нажимает кнопку, гудящая машина с готовностью
— Но зачем? — Маану показалось, что мысли в его голове вот-вот начнут скрежетать, как стершиеся шестерни в старом аппарате. Только поймав удивленный взгляд Бесс, он сообразил, что его долг как отца и инспектора Контроля повелевал ему сказать совсем другое, — То есть ты молодец, Бесс. Я горжусь тобой. Вполне может быть, что ты спасла город от чудовища, которое могло унести много человеческих жизней. Я просто хочу узнать, почему?
— Мы сидели рядом на некоторых уроках. Месиац хромал на одну ногу, в детстве у него был перелом, когда он упал с качели. А потом он почему-то перестал хромать, и я это заметила. А еще у него появился какой-то запах изо рта. Это ведь странно?
— Да, — выдавил из себя Маан, — Это и в самом деле подозрительно. Ты очень наблюдательна, Бесс.
Но похвала не обрадовала ее.
— Его нет уже месяц. Мне скучно без него, па. Неужели от Гнили лечат так долго?
Она смотрела на него и ждала ответа. Маан видел ее лицо, лицо быстро взрослеющего ребенка с двумя смешными родинками возле правого глаза, и пытался найти подходящие слова. Слов было много, но они внезапно стали непослушными, как грубо обработанные детали, которые не сложить вместе.
— Да, — сказал он наконец, — Это же Гниль. От нее не вылечишь за два дня.
— Но его вылечат? И он вернется к нам в класс? Ты можешь узнать это?
— Конечно, вылечат. У нас в Контроле лучшие на планете врачи, — в ее глазах он увидел облегчение, простую детскую радость, — Наверняка не пройдет и недели, как он будет снова здоров.
— Правда?
— Ну конечно. Когда я выйду на службу, я сам узнаю про твоего Месиаца, — пообещал он, — Сейчас, сама понимаешь…
— Спасибо, па! — она чмокнула его в щеку и, довольная, взяла учебники и ушла в свою комнату, готовить домашнее задание.
Маан еще несколько минут сидел неподвижно, продолжая ощущать отпечаток этого поцелуя, на какое-то мгновение показавшийся ему ледяным.
ГЛАВА 9
— Кажется, ты идешь на поправку?
— Что ты сказала?
— Я говорю, тебе уже стало лучше, разве нет?
Маан озадаченно взглянул на Кло,
— По мне заметно?
Она пожала плечами.
— Тебе виднее, дорогой. Я вижу, у тебя появился аппетит, да и двигаешься ты более активно.
Он взглянул на свою тарелку — там была рубленная спаржа в кислом соусе и тефтели из порфиры — так, словно впервые ее увидел. Учитывая, что он расправился с половиной своей порции прежде, чем Кло успела сесть за стол, ее замечание на счет аппетита было вполне верным.
— Да, — сказал он осторожно, — Кажется, я и в самом деле заметил какое-то улучшение.
Кло засмеялась.
— Ты ешь не меньше, чем до… — она запнулась, — не меньше, чем раньше. А может, даже и больше. И если твой аппетит связан с самочувствием, я за тебя уже не боюсь.
— Видимо, мой организм решил, что раз в кои-то веки выдалась возможность от души поесть, надо этим пользоваться.
Ему было приятно, что Кло улыбается, в последнее время у нее было не много поводов для этого.
— Ты уверен, что тебе можно есть так много? — уточнила она, садясь за стол, — Я думала, для таких случаев есть какая-нибудь диета. Ты ведь малоподвижен сейчас, а лишний вес может быть опасен. Я так думаю…
— Я не заметил, что поправился, — сказал он, и это было правдой, он ощущал свое тело все еще предельно неуклюжим и неловким, но прежнего ощущения неуправляемой мертвой тяжести уже не возникало, — Кажется, я даже скинул пару кило.
— И выглядишь ты… более свежим. Боли сильные?
Про боли, которые он испытывает, Кло должна была знать не хуже него самого. Она не могла не чувствовать, как он ворочается всю ночь напролет, как с трудом поднимается по утрам, как медленно одевается, с трудом контролируя свое бывшее когда-то таким послушным тело, ставшее теперь обузой.
Боль не оставила его, но сделалась более глухой, отстраненной, точно между ними возникло какое-то препятствие, слишком прочное для ее отравленных острых зубов. Она не собиралась так просто оставлять своего старого знакомого, но и былой силы уже не имела. Она приходила к нему мучительными мигренями по утрам, сдавливая голову стальными обручами, но он научился с этим справляться, а может это тоже стало одной из его привычек. Изувеченная рука тоже напоминала о себе при каждом неудачном движении, но раздробленные кости уже не так досаждали, как прежде.
Маан, никогда не считавший себя суеверным, старался об этом даже не думать. Само слово «улучшение» казалось ему опасным, запретным. Об улучшении нельзя было думать, и он изгонял эту трепетную мысль всякий раз, когда она возникала. Не улучшение, просто ремиссия, временный подъем. Точно боль была живым существом, коварно затаившимся в своей норе чтобы напасть на него в момент облегчения, и разрушить все возводимые разумом иллюзии.
Но даже несмотря на это, он не мог не признать, что чувствует себя лучше, и этого не могла не заметить Кло, которой он также не торопился давать надежду.