Год 50-й: Расти из пепла
Шрифт:
Ефимыч поджег факел (как уж умудрился), и бросил его на плот, но я и так уже видел – здоровых там не осталось, правда, четверо рейдеров плыли к противоположному берегу. Ну, это мы сейчас исправим, и я добавил пару очередей в сторону водоплавающих, которые превратились в водотонущих, э, нет, ошибся, вон еще один выгребает, вот теперь порядок, подумал я, когда очередь скосила последнего уже выбирающегося на берег рейдера.
Возвращались на хутор под утро, усталые, перемазанные грязью, я нес ПК, перекинув его через плечо, как крестьянин мотыгу. В общем, настроение было приличное, только отмыться хотелось, да и выспаться по-человечески не мешало. А вот Ефимыч выглядел неважно, дело не в усталости и напряжении последних дней, чем-то он был подавлен, но не лезть же в душу, придем, отдохнем, выпьем малость, глядишь отойдет, поделится сокровенным.
С пригорка уже был виден хутор, оттуда слышались звуки обычной сельской жизни, горланили петухи, встречая рассвет, обиженно мычала чья-то корова…
– О, моя голос подает, – сказал Петро, высокий, черный как грач мужик, с лукавыми карими глазами.
– Это она завсегда после дойки песни поет, жаль последний отел в этом году был, бычка по весне пришлось кончить…
– Это почему?
– Да понимаешь, повел сын корову на случку…
– А что сам не мог?
– Мог и сам, но бык все же лучше, – обстоятельно ответил Петр, и продолжал:
– Коровенка у меня неказистая, а бык здоровый детина, как забрался на нее, и ну свое дело справлять. Сын с пастухом стоят, наблюдают за процессом, вроде бык свое дело исполнил, пора разводить, а он вошел в раж и еще и еще, тут у коровенки ноги и подломились, ну сынок и кинулся спасать кормилицу, хлыстом быка по заднице охаживать. Бык соскочил с животины, и на сына, глаза налитые, малец споткнулся, но все ж успел откатиться в сторону, а бык уже опять разворачивается, пришлось Федору (пастуху) его пристрелить. Благо, что ружье всегда заряжено, волчишек пугает. Так и не знаем, кто коровенок в этом лете крыть будет, – горестно закончил свое повествование Петр, сворачивая к своей хате.
В доме у Ефимыча вовсю готовились к встрече мужчин. Раскрасневшаяся Настена, как раз вынимала чугунок с кипятком из печи, мало ли раненные будут, так инструмент в кипятке ошпарить. Жена Ефимыча колдовала над тестом, а пришедший в себя Петрович сразу спросил насчет раненных, и узнав, что осколком бомбы несерьезно зацепило только Егорку Огородника, сразу отправился к нему на хату, недовольно ворча под нос, что он сам знает кого серьезно, а кого нет.
– А я, примостившись в углу, молча любовался Настей, ее живым гибким телом, точными, без суеты движениями рук.
Заметив мое внимание, она остановилась посреди комнаты, поправила светлую прядь волос и, открыто взглянув на меня, слегка покраснела.
– Мы баню натопили, – сказала она, – а то вы все уже грязью заросли в делах и заботах, – продолжила она, несмело улыбаясь.
– Я тебе рубашку и исподнее приготовила, а пока мыться будете, я и штаны постираю… Милая девочка, всегда о такой заботливой мечтал.
– Ну, Настена, охмурила, мужичка, – деланно улыбаясь, произнес вошедший в горницу Ефимыч, – сейчас в баню, а потом за стол…
Парились вчетвером – Ефимыч, я, Митька, и ближайший сосед Петро. Сначала я веничком помахал над Ефимычем, потом он меня разложил на полоке и показал такой класс владения веником, что я еле слез оттуда, и, шатаясь, побрел в предбанник. Митька выскочил за мной и присел рядом с Петром.
– Эх, счас бы в холодный, чистый пруд окунуться, – мечтательно произнес Митяй.
– Так в чем же дело? Вон, за баней, – деланно недоуменно сказал Петр. Митька нагишом выскочил на улицу и через минуту вернулся смущенно красный.
– Ты чего? – спросил я.
Петр откровенно ржал.
– Да там болото с отстойником, чуть не нырнул…
– Ребята пошли париться по второму разу, а в предбанник вышел Ефимыч.
– Вот так, Степа, серьезные люди приходили по мою душу, помнишь труп на плоту, который прибило к нашему берегу? Это люди из самой сильной группировки Полиса, когда мертвяка обыскивали, я татуировку на плече видел орел и знак СБ выколот был, рулит этой группировкой старикашка лет за семьдесят, он еще до катастрофы в службе безопасности работал, видимо как-то узнали про наше хранилище. Возможно, даже твоего отца именно они порешили. Ну, ладно, что печалится, будем живы – не помрем! Сейчас пойдем за стол, попразднуем, а завтра и свадьбу сыграем, не то в этих заботах дочь в старых девках останется.
Сон, мой сон, темная вода реки и плот, плывущий по ней. На плоту стоит крест, к которому привязан мой отец. Седая голова безвольно свесилась на грудь, на другом берегу реки стоит моя мать с маленькой девочкой на руках и машет рукой, зовет нас к себе, а я не могу войти в воду. Внезапно отец поднял голову и что-то произнес, потом еще что-то сказал, но я его не слышу, ни один звук не пропускает серый воздух, я отчаянно закричал и проснулся. Рядом со мной на кровати сидела Настя и ласково гладила меня по голове, улыбалась и ничего не говорила. Да набрались мы вчера с тестюшкой, он все лез целоваться и кричал: «Сынок, да мы с тобой горы свернем! Да кто такие СБ-шники – плюнуть и растереть, эй, бабы, что есть в печи, на стол мечи, водки мне, водки!» Ну и так долее, а я молчал, и пьяно улыбаясь, смотрел на суетившуюся Настену.
Приподнявшись с постели, я приобнял свою невесту, и впился в пухлые губы долгим поцелуем, ничего спокойно вытерпела даже утренний перегар, рывком повалил на кровать, под сорочкой у нее ничего не было, в смысле одето, ух ты, моя милая!
Свадьбу гуляли всем хутором три дня, сначала собрали большой стол в общинной избе, за которым тесно, но уместилось все взрослое население хутора, бабы со всех дворов снесли свою домашнюю снедь, чего тут только ни было, пироги с различной начинкой, картофельные шанежки, дымящиеся ломти тушеной сохатины, копченые окорока и рыба соленая, прикопченая и запеченная в сметане, ну и естественно спиртное, прозрачная как слеза самогонка для мужчин и домашнее вино из дикого винограда, яблок и сливы для женщин. Отдельно тесть принес, и торжественно разливал сам в кружки, несколько бутылок коньяка и виски почти шестидесятилетней выдержки (склад распотрошили рейдеры не иначе). Сначала все сидели чинно, даже скованно, но после двух, трех тостов расслабились, и разговор пошел в разнобой, потом пели частушки, в основном похабные:
Ахуе…, ах, уехал мой любимый,И подъе…, и под елкой мне сказал,Я залу…, я за лунным камнем еду,Что ж ты му…, что ж ты мужем мне не стал…Потом мужичек, сидящий напротив Митьки, двинул его в ухо, тот в ответ опрокинул на него горшок с какой-то горячей кашей и понеслось… Тесть придерживал меня, потом дерущихся вынесло на улицу, причем число участников возросло до дюжины. В это время Ефимыч, успокаивая оставшихся за столом, приговаривал: