Годы нашей жизни
Шрифт:
Знакомство с потомками Бабича продолжалось и на другой день. Когда мы проходили мимо нового красивого домика, который вот только заселили, старик Пруд сказал:
— А ведь это тоже родич Бабича — наш полевод. Новоселье справлять будет.
Хорошо трудятся и хорошо живут земляки Лазаря Бабича.
Колхозное Сахарово знает урожаи по двадцать пять — тридцать центнеров зерновых с гектара.
И это те самые десятины, о которых приезжавший к Бабичу статистик написал:
«Нынешний год они дали сам-полтора. Даже урожай в сам 4–5 считается для них благодатью».
При жизни Лазаря Бабича на все село здесь бы один грамотей. Мечта местных жителей устроить школу оставалась мечтой до самого 1917 года. Теперь учатся все дети. Советское Сахарово — тоже село сплошной грамотности.
Отправляясь в местное сельпо, мы брали с собой выписку из бюджета Лазаря Бабича, где записан годовой расход (семья Бабича была из четырех душ): на обувь — 15 рублей, на одежду — 50 рублей, на посуду и утварь — 50 рублей.
Местные кооператоры, вооружившись книгами и ведомостями, подсчитали, что их сельпо реализует теперь больше товаров, чем когда-то покупали в целом уезде.
Одежда из чертовой кожи, юфтевые сапоги и черепяная посуда, из которой ела вся семья Лазаря Бабича, давно получили отставку!
На сельской улице, на механизированной колхозной ферме, в богатом доме внуков Бабича, на усадьбе, где укрыты под навесом колхозные трактора и комбайны, мне часто вспоминались слова, которые при знакомстве сказал земляк Бабича Андрей Трофимович Пруд:
— Колхоз дал человеку большие крылья. Летай только хорошо.
РЯДОМ С ЛЕНИНЫМ
Разговор этот происходил в Музее Революции, в рабочей комнате Григория Ивановича Петровского. На столе лежала пожелтевшая газетная вырезка с заголовком «Эскиз».
Петровский сказал:
— В двадцать четвертом в Харькове были напечатаны некоторые мои воспоминания о Ленине… Товарищи вот разыскали. — Потом, помолчав, добавил: — Хочу записать все встречи с Владимиром Ильичем. Год за годом, день за днем, со всеми штрихами и подробностями. Только бы болезнь не помешала.
У Григория Ивановича была хорошая память. В тот вечер он вспоминал, как знакомил с Лениным товарища по революционному подполью, старого донецкого рабочего Панфилова.
— Вот человек, о котором нужно писать книгу. Живая история рабочего класса!
После реформы 1864 года отец отдал Панфилова — тогда девятилетнего крестьянского мальчонку — на Луганский казенный завод. Плата — грош, еда — хлеб с водой. И вдоволь только розог. Знакомое начало биографии…
К восемнадцати годам он побывал в учениках литейщика, в батраках у кулака, несколько лет таскал под землей салазки с углем. Но тот солдат, который вернулся с царской службы на рудник в Черкасское, как день от ночи, отличался от забитого паренька Федьки Панфилова. Молодой забойщик в восьмидесятые годы вступил в революционное движение. А уже в 1884 году его впервые бросили в тюрьму за участие в группе «Народная воля».
— Если память мне не изменяет, — продолжал Григорий Иванович, — во второй раз его арестовали уже как члена РСДРП. Это было в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. К тому времени на заводах Юга — в Луганске, Екатеринославе, Ростове, Мариуполе — Панфилова знали как отменного литейщика. Однако интерес полиции к нему был связан совсем с другой его профессией — профессионального революционера, который в Мариуполе возглавил социал-демократическую организацию, имевшую свою типографию.
Петровский вынул из стола старый снимок. На фотографии рядом с Владимиром Ильичем и Демьяном Бедным стоял бородатый старик в меховой шапке, из-под которой глядели умные и совсем молодые глаза.
— Это и есть Федор Дмитриевич Панфилов. Вот таким бородачом я помню его по Екатеринославу девятьсот пятого года. Ходил с прокламациями на городские окраины, в казармы к солдатам, помогал собирать боевую рабочую дружину, с которой был вместе на баррикадах. Его удалось тогда устроить на Брянский завод. Он только из ссылки вернулся, и эта шапка, наверное, у него олонецкая. А может, быть, вологодская? В восьмом или в девятом году Панфилова как председателя профсоюза рабочих Брянского завода отправили в Усть-Сысольск.
Петровский внимательно посмотрел на фотографию.
— А снимок девятнадцатого года сделан на Восьмом Съезде РКП, когда Ленин с Панфиловым познакомился…
Зал, где заседал VIII съезд, был едва натоплен, в коридорах Кремля свирепствовал мартовский холод. Во время перерыва Ленин, набросив на плечи пальто, как всегда запросто, ходил среди делегатов. Заметив Петровского, он подозвал его и заговорил об украинских делах (незадолго перед этим на съезде в Харькове Григория Ивановича заочно избрали председателем ВУЦИКа). В нескольких шагах от Ленина у окна беседовала группа товарищей. Они не видели Владимира Ильича. Донецкий делегат Панфилов что-то горячо доказывал Юрию Коцюбинскому, который тоже состоял в аграрной секции съезда.
— Какое умное лицо! Григорий Иванович, кто этот старик? — вдруг спросил Ленин.
Петровский сказал Ильичу, что знает его еще по екатеринославскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса». Панфилов представлял Мариуполь и не раз приезжал к Бабушкину — Иван Васильевич их и подружил. Ленин заинтересовался. Но в это время раздался звонок, Ильича позвали в зал. Петровский свел их уже на следующий день во время перерыва. Панфилов произвел на Владимира Ильича большое впечатление.
— Старик потом стал героем Восьмого съезда, — шутя сказал Григорий Иванович, и глаза его при этом засветились какой-то необычайно мягкой и доброй улыбкой.
…Корреспондент «Бедноты» прошел по коридорам и комнатам гудящего, наполненного голосами Дома Советов, где жили делегаты партийного съезда. Он искал Панфилова.
Здесь его почтительно называли «Стариком». Панфилову шел шестьдесят четвертый год. Бывший народоволец, участник большевистского подполья, лет десять просидевший в тюрьмах и ссылках, он стал организатором Советской власти в родном уезде. О таком человеке стоило поведать читателям газеты, на первой странице которой значилось: «Поделись прочитанным с неграмотным».