Годы нашей жизни
Шрифт:
Он уже давно пришел к выводу, что это люди большой идеи, высокого мужества и подлинного бескорыстия.
В кабинете Луначарского на Остоженке уже не так холодно — изредка протапливают. Анатолий Васильевич диктует секретарю письмо.
И он, и Дзержинский основательно ознакомились с итогами «музыкальной экспедиции» в Крым.
— Я и Феликс Эдмундович питаем полное доверие к товарищу Кубацкому. Знаем прекрасно его работу…
Решение наркома по отчету особоуполномоченного:
— Я нахожу, что при весьма трудных обстоятельствах товарищем Кубацким поручение выполнено блестяще, за что и объявляю ему благодарность.
Это было в двадцать первом, зимой.
И вот встреча спустя почти полвека.
Профессору Музыкального института имени Гнесиных Виктору Львовичу Кубацкому шел восьмидесятый год. Но и раннее утро и поздний вечер заставали его за инструментом — занятия с учениками и аспирантами, консультации молодым композиторам. Время профессора было расписано по минутам.
В его рабочей комнате казалось, что ты в музее истории музыки. Со всех стен корифеи — Чайковский, Рахманинов, Рубинштейн — пристально всматривались в учеников профессора. Висело фото Шаляпина, которое великий артист с любовью преподнес Кубацкому на память об их совместных концертах. А рядом портрет комиссара Малиновской с надписью — «Соратнику великого похода».
Я долго держу в руках мандат двадцатого года на имя В. Л. Кубацкого, подписанный Луначарским и Дзержинским.
За восемь десятилетий в жизни знаменитого виолончелиста, заслуженного артиста, профессора музыки было немало знаменательных событий. Но самым сильным воспоминанием навсегда осталось, как он по заданию революции и Ленина в буре гражданской войны участвовал в поисках редчайших творений музыкальных мастеров.
ЖИТОМИРСКИЙ КЛАД
Небольшой обоз, который весенним вечером приближался к Житомиру, удивил дозорных, охранявших въезд в город. Патрульные даже не поверили своим глазам: на передней подводе лежал какой-то огромный зверь, а на других громоздились тюки. За поворотом дороги зверь вдруг исчез, потом снова показался на пригорке. Пораженные патрульные — их было четверо — вскинули винтовки.
Житомир находился на главной фронтовой дороге, многое он перевидел, а от банд, рыскавших в окрестных лесах, можно было всякое ожидать.
— Стой! Кто едет? — крикнул старший дозорный.
С подводы соскочил высокий худощавый мужчина в косоворотке, перетянутой шнуром с кисточками, и пошел навстречу красноармейцам. На ходу он достал из кармана сверток в платке, не торопясь развязал узел и протянул патрульному длинный, как полотенце, мандат.
Красноармеец долго вертел бумагу в руках, сумев разобрать только слова «Волынский ревком». Он не очень-то доверял собственной грамоте, к которой впервые приобщился в Таращанском полку, и больше надеялся на досмотр странного обоза.
Огромный серый зверь, едва умещавшийся на первой подводе, холодным взглядом взирал на опушку леса и патрульных, преградивших обозу дорогу. У ног его лежал тюк, из которого выпирали углы золоченых рам. И на других подводах поверх наваленных книг лежали тюки, обернутые во что попало.
— Откуда эта тигра с рогами? — Красноармеец провел рукой по пушистой шкуре зверя, желая убедиться, что в утробе не спрятано оружие.
— Чучело зубра реквизировано в поместье Левково. — Под суровым взглядом патрульного мужчина в косоворотке несколько растерялся. Он хотел в немногих словах объяснить суть дела, но чем больше старался, все получалось непонятнее. Волнуясь, он несколько раз повторял, что везет целое богатство. Эти слова внушали патрульному тревогу: не кроется ли тут какой-то подвох.
— Прошу предъявить, — строго сказал патрульный.
Задержка сердила возчиков, чуть ли не силой снаряженных в дальнюю поездку, они ворчали:
— Может, на баб захотели поглядеть?.. Да какой от них толк: все намалеванные.
Патрульные не обратили на это никакого внимания. Они осматривали возы, и, когда потребовали раскрыть тюк, обернутый ковром, мужчина в косоворотке ворочал его так, словно там было драгоценнейшее стекло, которое может разбиться от одного неловкого движения. Однако оказалось, что в тюке лежали картины. Лучи вечернего солнца упали на спокойное лицо молодой матери. Беззащитная мадонна доверчиво смотрела на вооруженных красноармейцев, и в их глазах она была не далекой небожительницей, а обыкновенной земной женщиной, радующейся рождению ребенка. Когда ученик Леонардо да Винчи четыре столетия назад писал ее в далекой Флоренции, могла ли ему даже прийти в голову мысль о том, что его мадонне суждено будет пережить столько исторических бурь и на старой Волынской дороге явить свой ясный лик бойцам, защищающим молодую Республику Советов?!
Красноармейцы не произнесли ни одного слова.
Мужчина в косоворотке молча отодвинул мадонну, и теперь к патрульным будто из глубины веков шагнул лет пятидесяти человек с печальными глазами и задумчивым лицом. Было такое ощущение, что этот портрет вдруг ожил и незнакомец пристально всматривался в окружавших его людей. Медленно тянулись минуты, и мужчина в косоворотке переживал их как вечность. Кто же кроме него знает, что портрет великого итальянского мастера Микеланджело, сделанный, должно быть, кем-то из его друзей, лежит сейчас на возу и он именем Революции должен доставить его в Житомир?
Был май, но казалось — никто в городе не ощущает дыхания весны. Пахло дымом и порохом. Войска Щорса только освободили Житомир от петлюровцев. Транспорты, груженные военным снаряжением, растянулись на целые кварталы. По улицам проносились озабоченные верховые с приказами ревкома.
Ревкомовцы давно позабыли, что такое отдых, сон. Днем и ночью шли заседания, поступали донесения, звонили телефоны, стучали машинки, являлись посланцы из разных концов губернии. И среди первых пришли несколько интеллигентов — знатоков края, местных художников и учителей рисования. У них дело, не терпящее отлагательства.
В поместьях волынских магнатов — у Сангушек в Славуте, у графа Ильинского в Романовке, у Терещенко в Денешах хранились сокровища ценнее золота и драгоценных камней. Многие вещи из этих сокровищ не видел никто, кроме бывших хозяев, бежавших после первых раскатов революционного грома. Самая большая сокровищница была у барона де Шодуара. Некогда этот барон слыл светским львом, одним из лучших наездников, блиставшим в европейских столицах.
— Женщины, картины и лошади — вот мое кредо, — шутил при случае барон.