Годы нашей жизни
Шрифт:
Сколько бы раз вы ни проезжали или ни проходили мимо школы, где впервые сели за парту, на вас нахлынут воспоминания.
Пассажир и водитель разговорились и, к радости обоих, выяснили, что они в одно время учились в бывшей 43-й школе. Пассажир поступил в школу в двадцать втором году, шофер был на три группы младше…
— Это один из тех, кого вы ищете, — взволнованно говорил композитор.
Но как среди нескольких тысяч киевских таксистов разыскать человека без фамилии, о котором мы только знаем, что он примерно 1916 года рождения и учился в третьем классе школы на Подвальной, 25.
Товарищи из таксомоторного парка обещают помочь. Они вывесят объявление или лучше всего передадут его по своему радио.
А тем временем приходит местное письмо.
Одна из учениц Марии Ростиславовны Тихенко, узнав о поисках, сообщает фамилию — товарищ Олевари. Если память не изменяет, а даты не подводят ее, Галя Олевари, должно быть, из третьей «А».
Когда-то они жили по соседству. Маленькая Галя была заядлая юннатка и завела дома зооуголок с птицами, кроликами, мышами и ужами. Особенно популярны были ее зеленые лягушки.
В те годы не оповещали об изменениях погоды, а бюро прогнозов еще не пользовалось такой известностью, как теперь. Но во дворе старого дома на улице Воровского всегда знали, когда пойдет дождь. Его предвещал крик зеленых лягушек в зооуголке Гали Олевари.
Года полтора назад бывшие соседки случайно встретились. Олевари рассказывала, что работает научным сотрудником в Академии наук.
Но в Украинской академии тысяч пятнадцать научных сотрудников. К счастью, в письме есть спасительная строка: «Если я не ошибаюсь, Галя теперь гидробиолог».
Письмо пришло с вечерней почтой. Нетерпеливо ожидаем утра и немедленно звоним в институт гидробиологии.
— У вас работает товарищ Олевари?
— Да.
— Пожалуйста, попросите ее, — даже дыхание перехватило, — к телефону.
— Галина Арсентьевна уехала в Африку.
Этот весьма обычный факт нас расстроил. Может быть уловив нашу растерянность, на другом конце провода звонкий молодой женский голос повторил:
— Вы слышите? Она в Африке.
Будем ждать возвращения.
А поиски продолжим.
Мы уже искали письмо Крупской в газетах первых лет после смерти Ленина. Учителя говорят, что оно относится к двадцать шестому году. Надо снова вернуться к газетным комплектам.
Номер за номером просматриваем самую большую киевскую газету «Пролетарскую правду» за двадцать шестой год.
Не находим.
И в «Комунiстi» тоже нет. Уже без особой надежды смотрим «Киевский пролетарий». Перелистали почти весь годовой комплект. И вдруг в номере за шестое ноября читаем небольшую заметку о делах пионеров третьей группы 43-й трудшколы и о письме Крупской. Она напечатана рядом с сообщениями об открытии новой трамвайной линии, нового рабфака, нового детдома.
По Киеву уже не бродили ватаги беспризорных, но много ребят еще обитало в заброшенных подвалах, полуразрушенных домах, в ямах на Владимирской горке.
Газета цитировала предисловие школьников к своему изданию.
«В память дедушки Ильича наш коллектив решил выпустить свою книгу с тем, что весь доход от нее поступит в пользу беспризорных. Желающие прочесть книгу вносят редколлегии не менее пятнадцати копеек».
Из заметки в «Киевском пролетарии» узнаем, что ребята создали фонд помощи беспризорным. На собранные деньги купили полотно, и звенья сшили белье для беспризорных.
Приведены некоторые места из письма Крупской: «Вашу книгу я показывала многим — посылаю десять рублей собранных денег…»
Среди снимков Крупской есть фотография девочки в строгом форменном платье. Семья Крупской жила в Киеве в 1877 году во время русско-турецкой войны. Тут восьмилетняя Надя дружила с пленным турчонком, попавшим в неведомый город на берегу Днепра. В классе она сидела на последней парте. Занятия в школе были неинтересные — только заставляли списывать по многу страниц из книг и учить длинные французские стихи.
Должно быть, эта фотография или репродукция с нее и висела на стене в третьей группе «А».
От старых учителей мы узнали, что учительница третьей «А» Анастасия Ивановна Дудник в тридцатые и сороковые годы не только преподавала в школах, но и писала статьи по методике, интересовалась научной работой.
Возможно, сохранились какие-нибудь материалы, тетради, письма Анастасии Ивановны? И может быть, среди них есть важные для нас документы? Где они могут быть? Скорее всего, у семьи. Но о семье Дудник учителя не могли ничего сообщить.
В киевской телефонной книге значится несколько Дудников. Переговорим с каждым из них, извинимся и объясним, чем вызвано наше необычное вторжение.
Шесть звонков. Шесть весьма вежливых ответов. Все отрицательные.
Тем не менее не нужно терять веру в случай.
В седьмой раз повторяем, каких именно Дудников ищем. И вдруг слышим:
— Я сын Анастасии Ивановны.
Ни на минуту не откладываем встречу. Мчимся на Золотоворотскую улицу.
Нас встречает седой полковник лет под пятьдесят. И, глядя на него и на большой портрет красивой седой женщины с пышной короной волос и крупными чертами лица, мы находим сходство между матерью и сыном. Оно в мужественном и открытом выражении глаз.
Ростислав Петрович Дудник вспоминает январский день сорок первого года. Военный инженер-путеец, он приехал из командировки и застает мать у окна. Анастасия Ивановна плачет. Он встревожился. Но по глазам матери тотчас понял, что это не те слезы, в которых боль и горечь. Анастасия Ивановна только что вернулась из Верховного Совета Украины, где ей вручили грамоту заслуженной учительницы.
Рассказываем Дуднику о поисках, которые ведем. Он качает головой в знак того, что никого из учеников Анастасии Ивановны не знает.