Годы нашей жизни
Шрифт:
Вдруг, о чем-то подумав, Радченко сказала:
— Я вам назвала одних мужчин. А ведь большинство наших девочек тоже ушло в технику. Моя Галя Шулькевич — старший специалист по проектам и сметам на строительство жилых домов и культурных учреждений. Нина Толстопятова — экономист.
Мы спрашиваем Ирину Сергеевну, кого еще из ее одноклассников можно разыскать.
Об Алексее Беспалове, самом шустром из всех мальчишек класса, слыхала, будто он председатель колхоза на целине. Радченко называет Елизавету Вилконскую, с которой порой видится.
Врач-фтизиатр, она избрала себе специальностью детский туберкулез — раздел медицины, который должен уйти в прошлое.
О шофере таксомоторного парка из бывших учеников третьей «А» Ирина Сергеевна не знает.
Полковник Дудник приехал из служебной командировки, и в первое же воскресенье мы стали разбирать бумаги Анастасии Ивановны.
Просмотрели много папок, тетрадей, конспектов, планов уроков, заметок по методике. И безуспешно.
Но Ростислав Петрович не сдавался. Из самого дальнего угла квартиры он добыл новую корзину.
Был уже поздний вечер, когда в одной пачке, перевязанной бечевкой, среди газетных вырезок на школьные темы мы увидели весьма объемистый, аккуратно переплетенный томик. На обложке красками написано: «Книга для чтения. Составлена под редакцией редколлегии. Киев, 1926 год».
Торопливо листаем книгу. «В память дедушки Ильича». Обращение к читателю, уже знакомое нам по «Киевскому пролетарию». Рассказы, статьи, стихи… Детские рисунки, которые не спутаешь ни с какими другими.
Мы радостно переглянулись. Это то, что искали.
Читаем страницу за страницей. О Ленине и его заветах. О детдомах, которых еще мало, и о борьбе с беспризорностью — «наследием голода и войны».
О школе, учебе и пионерской работе. «Организуем самих себя. Вместо «кое-как» — план. Вместо «когда-нибудь» — определенное время. Вместо «авось» — точный расчет».
«Товарищ пикор» требует этого от себя и от своих одноклассников. А другой «пионерский корреспондент», вооружившись стихотворной строкой, требует помощи новичкам, «малышам-глупышам». И, переходя уже на прозу, бичует недостатки. «В нашем коллективе не все ладно. За лето мы очень расшалились…»
Читаем ребячьи впечатления после экскурсии на завод, в мастерскую, их рассказы о доме и улице, где живут.
Следует целый цикл наблюдений юных натуралистов над природой и рассказов о ней, вроде «Подслушанного разговора листьев с деревом»: «Листья плакали и просили — дерево, позволь нам остаться еще хоть немного. Я вас оставить не могу, так как из-за вас я умру. У меня не хватит пищи для вас и для себя».
Рядом статья об уходе за садом и огородом. «Нет плохих огородов, есть плохие овощеводы».
Чем дальше мы читаем, тем больший интерес вызывает этот том, по-своему повествующий о времени, о стране и о ее детях.
От своих огородных дел авторы книги переходят к проблемам сельского хозяйства.
Юные художники содружествуют с публицистами. Рядом с плакатом, наглядно представившим, что на каждого грамотного в стране пока приходится трое неумеющих писать и читать, — статья пионера, который вместе с Лениным мечтает о полях без меж, о ста тысячах тракторов. И как не воздать здесь должное фантазии юного иллюстратора, тридцать пять лет назад изобразившего тракторный поезд, весьма похожий на современный.
За окном уже ночь, необычно синяя даже для киевской весны. Давно уснули внучки Анастасии Ивановны — им завтра утром в школу. А мы с Ростиславом Петровичем все еще сидим над томом трудов третьей «А» — книгой, по-детски непосредственной и одновременно серьезной.
Снова читаем письмо Надежды Константиновны. Оно написано под свежим впечатлением от книжки киевских школьников и проникнуто большой верой в будущее, о котором ребята из третьей «А» пели: «Близится эра светлых годов».
— Я из первого таксомоторного. Мне сказали, что вы меня ищете…
Так мы познакомились с Григорием Кушниревым, одним из лучших киевских таксистов.
Эту фамилию мы уже слыхали. После беседы с Ириной Сергеевной Радченко у нас было еще несколько встреч с ее одноклассниками. Не без гордости рассказывали они, сколько из их класса вышло ученых, кандидатов и даже докторов наук. А вспоминая школьные годы, наши собеседники в числе самых способных товарищей называли Григория Кушнирева.
Перед нами высокий, стройный мужчина с умным лицом и острым проницательным взглядом. Завтра у водителя Кушнирева выходной, и, увлеченные беседой, мы сидим до полуночи. Григорий Матвеевич вспоминает, как прожиты эти годы.
Та минута, когда он мальчишкой впервые увидел автомобиль, определила всю его жизнь.
Окончив школу, Кушнирев ушел по первому набору в автомобильное ФЗУ. Потом на курсы. Стал отличным слесарем по ремонту и шофером.
Юношу увлекла романтика первых автоколонн. Как и многие сверстники, Григорий искренне считал, что опоздал родиться лет на пятнадцать — двадцать.
Дни и ночи ездил молодой шофер по дорогам республики. Трудные маршруты автоколонны чем-то напоминали Григорию бои, походы первых лет революции, о которых поется столько песен. И в летописи пятилеток скромной строкой вписались трудовые подвиги шофера первой украинской автоколонны, отличившегося на перевозках зерна и свеклы.
В свободный час, где-нибудь на привале, в колхозной хате, на элеваторе, на сахзаводе или просто под ясным небом, этот водитель доставал из сумки учебники и занимался. Возвращаясь в Киев из дальних поездок, он экстерном сдавал экзамены. И сдал. Но не захотел расстаться ни с машиной, ни с полюбившейся ему работой.
Войну он тоже прошел фронтовым шофером.
И вот уже тридцать лет сидит за рулем, а последние десять в машине с шахматной полоской.
— Вы спрашиваете, интересная ли у меня работа. Наверное, другая была бы поспокойней. Но я на другой не смог бы. В конторе не высидел бы и получаса. Привык всегда быть в дороге, наблюдать, встречаться с людьми. Сидя за рулем, очень многое видишь.