Годы нашей жизни
Шрифт:
Вспоминая свой школьный класс, Кушнирев говорит об Анастасии Ивановне:
— Каждый из нас знал многих педагогов, воспитателей, вожатых. Но одних ты забыл, они не оставили заметного следа в твоем сердце. А есть учителя и воспитатели, чей образ проносишь сквозь годы, через всю жизнь. Вот такая Анастасия Ивановна. А ведь как строга была! Мы понимали, что ее требовательность от большой любви, от горячего желания сделать нас всех настоящими людьми. В отношении нашей третьей «А» это в основном удалось. Вот самое важное. И дело вовсе не в том, кто каких достиг степеней и сколько из нас вышло инженеров, врачей и докторов наук.
Жили-были на свете четверо мальчишек с красными галстуками, четверо неразлучных друзей, сидевших за соседними партами в классе.
Они входили в звено «Мотор», в редколлегию класного журнала с названием, которому через тридцать лет суждено было стать символическим — «Спутник». Они были инициаторами многих начинаний третьей «А». Звали их Гриша, Жорж, Петя и Сергей.
Потом время разбросало их в разные стороны, но они не теряли друг друга из виду. Один из них стал инженером, другой — военным, третий — ученым, четвертый — шофером.
Когда началась Великая Отечественная война, очи уже были зрелыми, закаленными людьми. Потом прошли много военных дорог. И в том великом, что мы называем Победой, были и их труд, и их кровь.
Приехав с фронта, Григорий пошел искать Сергея Гришпана. Он знал, что Сергей — инженер по специальности — служил в артиллерии, воевал на Ленинградском фронте, но последнее время не имел о нем никаких вестей.
Отца Сергея — потомственного строителя — Григорий помнил человеком преклонных лет, но очень подвижным. А теперь увидел глубокого старика. Горькая слеза катилась по морщинам его лица. Гриша все понял без слов. И он мог утешить старика только тем, что весь вечер читал с ним фронтовые письма Сергея.
Из этих писем Григорий узнал о судьбе еще одного школьного товарища. С ними в классе учился Коля Гоголь-Головня — самый добрый и спокойный мальчик, ведавший классным фондом помощи беспризорным. Он был потомком писателя. Внучатый племянник великого Гоголя избрал себе инженерную профессию. Случилось так, что с первых дней войны они с Сергеем попали в одну артиллерийскую часть, вместе дрались на берегах Невы, и в бою недалеко от Ленинграда Коля Гоголь был смертельно ранен.
Никогда не придет на собрание бывших учеников того класса поэт и художник третьей «А» Боря Фридман. В «Книге для чтения» мы встречали несколько его стихов. И среди них иронические строки, посвященные кори, которой заболел десятилетний стихотворец.
Новый год мне корь принес —
Подарок сей не столь приятен,
Кашель, боли, красный нос,
Появилось много пятен.
На губах потрескалась кожа,
Теперь у меня пресмешная рожа.
Так и провел в постели
Ровным счетом две недели.
Теперь, когда мы знаем, что Борис, отважный командир десантного подразделения, не дожив нескольких дней до двадцати пяти лет, погиб в бою, это шуточное детское стихотворение навевает грусть и отдается болью.
Три старых школьных товарища, много лет спустя перечитывавшие свою «Книгу для чтения», чувствовали это особенно остро.
Эти трое были: инженер-полковник Петр Коротков, шофер Григорий Кушнирев и кандидат наук Георгий Жемчужников.
Старший научный сотрудник Георгий Владимирович Жемчужников назначил нам встречу в лаборатории.
От товарищей из Института электросварки мы уже слыхали, что этот с виду незаметный и очень застенчивый человек — крупный специалист. Один из учеников академика Евгения Оскаровича Патона, он в институте пятнадцать лет, а до этого два десятилетия проработал на заводах.
Знаменательны вехи его пути в науку.
Сорок третья школа. Фабзавуч на «Арсенале». Ученик токаря. Токарь и рабфаковец. Мастер сварочного цеха. Студент политехнического института. Инженер-механик сварочного производства. Главный инженер завода. Научный сотрудник Института электросварки.
В Институте электросварки Жемчужников сочетал разработку диссертации с участием в строительстве моста имени Патона, в конструировании уникальной драги для добычи золота.
Мы застали Жемчужникова у испытательной машины. Огромная, массивная, она делала лабораторию похожей на цех крупного завода. В пасти у машины была мощная сварная конструкция, которую испытывали на изгиб с разрывом.
Потом мы побывали еще в двух лабораториях.
Из Африки вернулась Галина Арсентьевна. Это очень живая, веселая и подвижная женщина. По ее внешнему виду вы никогда не скажете, что все свои годы она посвятила изучению жизни рыб и что уже очень давно ее больше всего волнует животный мир на дне водоема. Чем будут питаться рыбы и как их прокормить?
Ее лаборатория не здесь, в Институте гидробиологии, на шумной киевской улице, а на Днепре, на Днестре, на Каховском море. И даже в далекой Африке, на берегах Нила, ее не оставляли мысли о том, как в Дунайском лимане акклиматизируются разнообразные моллюски, доставленные самолетами.
Слушая гидробиолога Олевари, мы думали о том, какой скучной и серой была бы жизнь, если бы не это великое разнообразие человеческих интересов, занятий и увлечений.
Нам предстояло побеседовать еще с одним биологом — доктором наук Анной Васильевной Мельниченко, тоже родом из третьей группы «А».
Молодой аспиранткой Анна Васильевна начала опыты для изучения среды, окружающей клетки. В войну погибли весь собранный экспериментальный материал и почти готовая научная работа. Пришлось начинать заново.
В медицинском мире знают многолетние исследования Мельниченко над изменением неклеточных структур при туберкулезе. Выводам, изложенным в докторской диссертации ученого (а над ними задумались не только фтизиатры), предшествовали четыреста опытов над мышами, кроликами, свинками и другими животными, которым прививали туберкулез. Четыреста экспериментов, каждый из которых длился от пяти минут до многих месяцев.
Мы стоим у лабораторных шкафов, где к банкам с формалином привязаны надписи: «Архив свинок Анны Васильевны», «Кролик доктора Мельниченко», «Петухи 1962 год» — и думаем о том, что каждому из этих экспериментов ученый отдал какую-то часть собственного сердца, потому что, вероятно, без этого нет ни науки, ни ученого.