Годы
Шрифт:
— Его мать была княжна, — сказала Мэгги, словно пытаясь поддразнить его. Вот откуда печатка на цепочке, подумала Элинор. Он носил на часовой цепочке большую старинную печатку.
— Верно, — весьма серьезно сказал Николай. — Одна из знатнейших семей в Польше. Однако мой отец был простым человеком — из народа… Тебе надо быть сдержаннее, — добавил он, опять повернувшись к Саре.
— Надо, — вздохнула она. — «Поводья дернул он, сказав: «Прощай же навсегда, прощай же навсегда!» [57]
57
Цитата из стихотворения Роберта Бернса.
— Тебе не следует больше пить, — сказал Николай, отодвигая бутылку. — Она представила себя, — объяснил он, обернувшись к Элинор, — на башне, машущей белым платком рыцарю в доспехах.
— И луна всходила над темной пустошью, — тихо проговорила Сара, дотронувшись до перечницы.
Перечница — это темная пустошь, подумала Элинор. Края предметов слегка размылись. Это из-за вина. И еще из-за войны. Предметы как будто сбросили кожу, лишились твердой поверхности; даже кресло с позолоченными ножками-лапами, на которое она смотрела, казалось пористым и точно излучало тепло, точно было окружено сияющим ореолом.
— Я помню это кресло, — сказала она Мэгги. — И вашу маму… — добавила она. Однако Эжени всегда вспоминалась ей не сидящей, но в движении.
— …танцующей, — закончила Элинор.
— Танцующей… — повторила Сара. Она начала постукивать вилкой по столу.
— «Когда была я молода, любила танцевать, — напевала она. — И каждый парень лишь мечтал меня поцеловать. Везде цветы цвели тогда — когда была я молода». Помнишь, Мэгги? — Она посмотрела на сестру.
Мэгги кивнула.
— В спальне. Вальс, — сказала она.
— Вальс… — повторила Элинор. Сара выстукивала на столе ритм вальса. Элинор начала напевать в такт:
— Трам-пам-пам, трам-пам-пам…
Раздался протяжный глухой вой.
— Не надо! — возмутилась Элинор, как будто кто-то сфальшивил. Но вой прозвучал опять.
— Противотуманная сирена? — спросила она. — На реке?
Но она знала, что это было.
Сирена завыла опять.
— Немцы! — сказал Ренни. — Проклятые немцы! — Он бросил нож и вилку, нарочито показывая, как ему все это надоело.
— Опять налет, — сказала Мэгги, вставая. Она вышла из комнаты, Ренни последовал за ней.
— Немцы… — произнесла Элинор, когда дверь закрылась. У нее было такое чувство, будто какой-то зануда прервал интересную беседу. Цвета начали блекнуть. Она смотрела на красное кресло. Оно потеряло свое сияние, точно погас свет.
Послышался шум колес на улице. Все и вся куда-то торопилось. Ноги топали по мостовой. Элинор встала и чуть раздвинула занавески. Полуподвал находился ниже уровня мостовой, поэтому она увидела лишь ноги и юбки, двигающиеся за тротуарной оградой. Очень быстро мимо прошли двое мужчин, затем пожилая женщина, чья юбка раскачивалась из стороны в сторону.
— Может быть, надо пригласить людей в дом? — спросила Элинор, обернувшись. Но когда она опять посмотрела в окно, пожилая женщина уже исчезла. Мужчины тоже. Улица была пуста. В домах напротив окна были наглухо зашторены. Элинор тоже тщательно задернула занавеску. Она обернулась и увидела стол с лампой и пестрым фарфором, четко выхваченный из полутьмы кругом яркого света.
Она опять села.
— Вы боитесь налетов? — спросил Николай, испытующе глядя на нее. — Люди так в этом различаются.
— Совсем нет, — ответила Элинор. Она могла бы скатать хлебный шарик, чтобы показать ему, как она спокойна, но она действительно не боялась, и посчитала это ненужным. — Вероятность, что попадет именно в тебя, так мала, — сказала она. — О чем мы говорили?
Ей показалось, что они беседовали о чем-то крайне интересном, но о чем именно — она не могла вспомнить. Некоторое время все молчали. Затем с лестницы послышалось шарканье.
— Дети… — сказала Сара. В отдалении грохнул орудийный выстрел.
Вошел Ренни.
— Берите тарелки, — сказал он.
— Сюда. — Он провел их в погреб.
Помещение было просторное. Сводчатый потолок и влажные каменные стены придавали ему монастырский вид. Здесь хранили уголь и вино. В центре свет мерцал на кучах угля, на каменных полках лежали в соломе винные бутылки. Пахло вином, соломой и заплесневелой сыростью. Здесь было заметно холоднее, чем в столовой. Сара принесла сверху одеяла и халаты. Элинор было приятно закутаться в синий халат, она села, поставив тарелку на колени. Было холодно.
— И что теперь? — спросила Сара, поставив торчком свою ложку.
У всех был такой вид, как будто они чего-то ждали. Вошла Мэгги с изюмным пудингом.
— Ужин все-таки надо доесть, — сказала она. Но было видно, что ее спокойствие напускное, а на самом деле она волнуется за детей, предположила Элинор. Они остались в кухне. Она видела их, проходя мимо.
— Они спят? — спросила Элинор.
— Да. Но если стрельба… — начала Мэгги, раздавая пудинг. Опять бухнул выстрел. На этот раз — явно громче.
— Они прорвали оборону, — сказал Николай.
Все приступили к пудингу.
Еще выстрел. Теперь в нем был какой-то лающий звук.
— Хэмпстед, — сказал Николай. Он вынул часы. Воцарилась полная тишина. Ничего не произошло.
Элинор посмотрела на каменные блоки, составлявшие свод над их головами. Очередной выстрел вызвал дуновение ветра. В этот раз грохнуло прямо над ними.
— Набережная, — сказал Николай.
Мэгги поставила блюдо и вышла в кухню.