Гоголь. Мертвая душа
Шрифт:
Пока Гоголю Накладывали и подкладывали в тарелку, городничий рассказал о чуде, случившемся в Бендерах:
– Представьте себе, господа, цыгане покинули наш город. Прежде такого не было. Когда мне доложили, я не поверил и распорядился произвести тщательнейшую проверку. Выяснилось, что так и есть. Ни одного шатра, ни Одной кибитки в округе. И улицы освободились от бродячего племени. Точно всех их корова языком слизала.
Гоголь вспомнил о своем столкновении с цыганами, вкратце поделился с присутствующими впечатлениями и прибавил:
– Насколько мне известно, цыгане никогда подолгу не задерживаются
– Повадки их мне известны, – сказал на это Черногуб. – Им действительно не сидится на месте. Однако же прежде непременно кто-нибудь из цыган оставался, чтобы сохранять место-за собой. А теперь все одновременно – фьють!
– Знать бы чудесное средство, чтобы так же легко избавляться от всякого рода ползучих паразитов, – брякнул Багрицкий.
Дамы сморщили носы, а Надежда Константиновна даже извлекла из складок платья веер и принялась обмахиваться, хотя в доме было совсем не жарко.
– Господь сотворил людей равными, – промолвил ее сын, весь подобравшись от собственной отваги. – Все мы равны перед Создателем.
– Молод еще судить о таких вещах, – осадил его отец. – Ты еще нашего человека с басурманином поставь на одну доску.
Виктор свирепо наколол на вилку последний огрызок вареника, сунул в рот и стал жевать, глядя в одну точку. Родители адресовали гостям извиняющиеся улыбки и принялись уславливаться, во сколько сегодня подавать ужин и кого пригласить. Пока они спорили, Гоголь поставил чашку на блюдце, положил рядом туго свернутую записку и передал Багрицкому с просьбой налить ему еще кофею. Тот принял блюдце, а когда вернул, то записки на ней уже не было. Гоголь едва не окунул в чашку нос, так низко он наклонил голову, исподтишка наблюдая за товарищем.
Багрицкий действовал четко и решительно, как и положено человеку военному. Он обратился к мадемуазель Милене с каким-то пустяком и, говоря с нею, словно бы невзначай опустил руку с ее стороны. Она проделала то же самое, оправила платье и опять села прямо, с непроницаемым лицом. Гоголь попытался вообразить ее в той ситуации, когда дама может потерять чепец в чужой постели, и не смог. Именно по этой причине женщины всегда представлялись ему загадочными существами. Если они были способны по ночам на разные безумства, то как могли напускать на себя такой величавый и недоступный вид днем?
По возвращении в комнату он упал на кровать и стал кусать усы в нетерпении и волнении. А вдруг гувернантка что-нибудь напутала? Или же Элеонору оскорбит слог и смысл послания? Тогда она пожалуется отцу, и тогда Гоголя ждет позор и изгнание не только из гостеприимного дома, но и из города тоже. Что скажет он братьям в Петербурге? Как станет смотреть им в глаза, не справившись с заданием?
Гоголь сел, обхватив себя руками за голову. Пальцы ощутили, как сильно отросли его волосы за время путешествия. Давно пора стричься. Или не стоит. «Оставлю так, – решил он, приблизившись к зеркалу. – Длинные волосы придают моему облику нечто трагическое».
Комната, выделенная ему, была невелика, но казалась просторной из-за небольшого количества мебели. Кровать, шкаф, конторка да несколько стульев – вот и вся обстановка. Желтые обои нагоняли тоску. За ними что-то постоянно шуршало и царапалось. В очередной раз услышав шорох,
За дверью стоял младший брат Элеоноры. Гоголь дернул кадыком и сделал приглашающий жест. Дар речи покинул его. Вот кого она прислала вместо себя. Сейчас юноша выскажется от имени их обоих! И зачем было только слушаться советов бравого, но глупого поручика?! Что доброго мог посоветовать этот самовлюбленный бонвиван?
– Я пришел спросить вас об одной вещи, – произнес Виктор, не присевший на предложенный стул, а оставшийся стоять столбом посреди комнаты.
– Спрашивайте, сделайте одолжение, – произнес Гоголь не своим, каким-то деревянным и скрипучим голосом. – Быть может, мы все-таки сядем?
– Нет. Я лучше стоя.
– Как вам будет угодно.
Гоголь тоже остался стоять, приготовившись к худшему.
– Давно ли вы начали писать вещи такого рода, сударь? – спросил Виктор, прямо глядя ему в глаза.
– Помилуйте, юноша, не стоит придавать этому значение, которого оно самом деле не имеет, – проговорил он, то и дело прокашливаясь.
– Имеет, – заверил его Черногуб-младший. – Имеет значение. Эти повести... Я прочитал их взахлеб.
– Повести? – переспросил Гоголь.
– Ну да, Николай Васильевич. Это необыкновенно смешно. И вместе с тем страшно. Вот я и подумал: такие сочинения, должно быть, потребовали от вас долгого времени и напряжения всех умственных способностей. Не опоздаю ли я, если приступлю к писательству после окончания гимназии? Не лучше ли начинать прямо сейчас, пока года мои невелики? Или же вы считаете, что мне пока что недостает жизненного опыта?
Гоголь со вздохом опустился на стул и провел пальцем вдоль линии бровей. Его подпрыгнувшее сердце вернулось на место, однако колотилось все еще сильнее обычного, как после бега.
– Значит, юноша, вы пришли поговорить со мной о писательстве? – уточнил он, откидываясь на спинку стула.
– Не только, – признался Виктор. – Меня попросила кое-что передать сестра. Но это потом. Мне не терпится получить ответы на свои вопросы.
Вопросов этих набралась целая куча, но пришлось отвечать на все, причем не один раз. Юноше хотелось знать, на какой бумаге лучше писать, в какое время суток и кому лучше зачитывать написанное: только родным или же желательно более широкому кругу. Он интересовался каждой мелочью, дотошно выспрашивал такие подробности писательского ремесла, которых Гоголь на самом деле не знал, а потому был вынужден придумывать на ходу. По окончании беседы Виктор горячо поблагодарил его и бросился к двери, заявив, что у него, похоже, начал вырисовываться замечательный сюжет.