Голодная бездна Нью-Арка
Шрифт:
А Провидица… коли ей охота играть в подобные игры, то Мэйнфорд потерпит.
Как-нибудь.
Хотя терпеть оказалось непросто.
Он поднимался, ступенька за ступенькой, сдерживая раздражение, которое постепенно нарастало. Белый мрамор. Полированное дерево перил. Шорохи, которые раздавались сзади, будто кто-то крался за Мэйнфордом. Возможно, в человеке более чувствительном и шорохи, и сквозняки, что касались изредка кожи этаким ледяным дыханием самой Бездны, пробудили бы многие страхи, но Мэйнфорд давно не относил себя к чувствительным людям.
— Выходи. Хватит уже в игры играть.
Он не столько увидел ее, сколько почуял тяжелый мускусный аромат ее тела. И темнота отозвалась, породив еще один огонек.
Две свечи? Как мило.
— Приветствую Мэйнфорда-мааре в доме своем, — она поизносила слова нараспев. Мэйнфорд отметил, что голосом Провидица обладала низким, грудным.
Красивым, пожалуй.
— И я рад. Встрече.
Ее лицо скрывала деревянная маска, расписанная желтыми и алыми спиралями. В полумраке они походили на свернувшихся клубком змей, и Мэйнфорд не мог отделаться от чувства, что, стоит Провидице пожелать, и змеи очнуться ото сна, дабы покарать нечестивца.
— Тогда что же Мэйнфорд-мааре стоит на пороге? Пусть пройдет он…
— Куда?
— Куда пожелает. Тысяча дверей в доме моем… тысяча путей руках твоих. Выбирай любой.
Она отступила, позволив ему увидеть — на сей раз темноту разгоняли свечи, все те же, восковые, тонкие и давно уже вышедшие из моды — узкий коридор со множеством дверей. И над каждой имелся знак.
Рыба.
Собака на пороге.
Ключ.
Дальше Мэйнфорд разглядывать не стал. Может, его впечатлительный братец и бродил по этому дому часами, разглядывая знаки и пытаясь соотнести их со своей исключительною внутренней сутью, но Мэйнфорд время свое берег.
И дверь толкнул ближайшую.
Кажется, с собакой.
Или с ключом?
Открылась она беззвучно, и свечи погасли, будто и не было их.
— Хороший выбор, Мэйнфорд-мааре…
Провидица ступала бесшумно. Она хлопнула в ладоши, и под потолком — слава всем Богам — вспыхнула обыкновенная лампочка. Свет ее поначалу показался слишком даже ярким. И Мэйнфорд зажмурился, а когда глаза открыл, увидел, что стоит уже в центре небольшой комнаты.
Странной немного.
Ни окон. Ни… двери? Нет, никуда она не исчезла, Мэйнфорд чувствовал выход, но тот, кто комнату отделывал, постарался, чтобы изнутри дверь сливалась с обоями.
Желтые, что песок Великой пустыни. Желтые подушки, от махоньких, с кулак, до огромных, украшенных шнурами и шитьем. Желтая люстра-шар, донельзя похожая на солнце. А ковер — красный, с мягким ворсом, который Провидица, устроившаяся на этом ковре, гладила. И выглядела задумчивой, хотя, конечно, как угадать выражение лица той, которая само это лицо прячет под маской?
Сколько ей лет?
Молода. Возможно, юна даже. Или лишь выглядит юной? С ними, как и с альвами, не угадаешь. Она невысока и стройна, если не сказать —
Маленькая грудь с выкрашенными алой краской сосками.
Плоский живот и колечко серьга в нем. Не то белое золото, не то обыкновенное серебро, но на темно-шоколадной коже оно смотрится неплохо. Во всяком случае, Мэйнфорду проще смотреть на это кольцо, чем на обнаженную грудь или шею.
Странно, а нагота Вестниц его нисколько не трогала.
— Вестницы — не совсем люди, Мэйнфорд-мааре, — произнесла Провидица и легла, сунув под голову высокую подушку с вышитым на ней дромадером.
— А ты?
— И я. Но я больше человек, чем они… намного больше… и ты это сам знаешь.
— Откуда мне?
— Ты не привык себя слушать. Это плохо. Если ты не слышишь даже себя, то как услышишь кого-то еще? — она спросила это без тени насмешки. — Почему, Мэйнфорд-мааре?
— А ты не видишь?
— Вижу. Но все равно не понимаю, — это она произнесла с печалью. — У тебя дар, а ты…
— Или я схожу с ума.
Невежливо перебивать тех, кому известно если не само будущее, то его варианты.
— И это тоже возможно, но… подумай. Боги дали тебе глаза, и ты не боишься ослепнуть от обилия красок, которыми богат мир…
Тонкие пальцы ее скользили по бисеру очередной подушечки, будто бусины пересчитывая.
Или лаская?
— Боги дали тебе уши, но ты…
— Да, оглохнуть я тоже не боюсь.
— Видишь, ты какой ты смелый человек, Мэйнфорд-мааре… присядь… и разуйся, здесь не принято ходить в уличной обуви.
Мэйнфорд сел и ботинки стянул. Подумал, снял и носки, которые за день изрядно утратили свежести. Пошевелил босыми пальцами, очень надеясь, что ее хваленые Боги наделили Провидицу не очень тонким нюхом.
— Плащ, — подсказала она. — Здесь нет дождя.
— Я заметил.
Она рассмеялась.
— Ты забавный… и я рада, что не ошиблась.
— В чем?
— Ты не похож на своего брата. Он часто ко мне приходит… все спрашивает и спрашивает. Я отвечаю, только он не понимает и снова спрашивает.
— Ответь иначе, так, чтобы понял.
Она легла на спину и руки закинула за голову.
Она не смотрела на Мэйнфорда, она разглядывала его, изучала, и под взглядом этим он чувствовал себя даже не голым — со снятою шкурой.
— Тогда в этой игре не будет смысла, — наконец, произнесла она. — Но тебе я отвечу так, чтобы ты понял. Постараюсь. Иногда то, что говорю я, говорю вовсе не я…
— И что взамен? Деньги?
— Деньги приносит твой брат. Много денег. Он думает, что пока держит в руках золото, то имеет над ним власть. Но на деле он находится во власти золота и уже давно… мне больно видеть таких людей.
— Но не их золото?
— Мне и моим сестрам нужно за что-то жить, — вновь насмешка и уже явная. Мол, скажи, что сестры могут вести и более скромный образ жизни. Но Мэйнфорд промолчал.