Голодная бездна Нью-Арка

Демина Карина

И так остро нуждаются в любви…

Человек, привязанный к креслу, еще жил.

Правда, жить ему оставалось недолго, и, пожалуй, это человек понимал куда лучше тех, кто пришел в его дом. Они были профессионалами, а потому легко справились и с замками, и с сигнализацией. Они пробрались, прикрываясь пологом маскирующих щитов, и сонный дом слишком поздно ощутил их присутствие. Он очнулся, но лишь затем, чтобы осознать свое бессилие. Возможно, там, в Старом свете, где остались его корни, дом сумел бы защитить хозяина,

но здесь и сейчас он мог лишь наблюдать.

Запоминать.

И зеркала становились его глазами.

В них отражалась гостиная, некогда элегантная, но ныне несколько заброшенная. Впрочем, это дом давно уже простил хозяину.

Пыльные портьеры задернуты плотно.

И окна закрыты на задвижку.

Заговоренные, они защищают дом от уличного шума, но и на улице не слышно ничего, что происходит в доме.

Окна гости проверили. И остались довольны.

Они были столь любезны, что убрали старый ковер, и столик, который помнил еще великолепие иного мира, отодвинули к стене. Разожгли огонь в камине, не потому, что замерзли, хотя снаружи было холодно, но для того, чтобы сунуть в открытое пламя кочергу.

Гости принесли кресло, тяжелое, сработанное из честного дуба и украшенное бронзовыми накладками. Ему случалось принимать людей весьма непростого звания, и потому новая роль, навязанная чужаками, была креслу противна.

Однако что оно могло?

Упираться?

Цепляться когтистыми грифоньими лапами за паркет, оставляя на нем выразительные царапины? Выскальзывать из наглых рук, в которых не было ни толики почтительности? Кресло подвинули к камину вплотную. И в огонь подбросили пару заговоренных шаров. Пламя взметнулось, опалив лицо пленника, словно приноравливаясь к будущей добыче.

И человек закричал бы… если бы в этом был смысл. Если бы имелся хоть крошечный шанс, что его услышат. Но нет, дом надежно хранил свои и чужие секреты, а человек был слишком горд, чтобы орать просто так. Пожалуй, гостям его крики не доставили бы радости, нет, они вовсе не получали удовольствие от чужих мучений, скорее уж просто делали свою работу. И что за дело, если частью этой работы был инструмент вида весьма специфического.

Ножи и ножики.

Щипцы.

Тонкие зажимы.

Их раскладывали так, чтобы жертва могла видеть, чтобы она, осознавая близость огня и металла, отринула саму мысль о сопротивлении. К чему длить муки, которые никому не нужны?

Смерть неизбежна.

И только за человеком выбор, какой она будет.

Нет, никто не сказал ему этого, ночные гости вообще работали молча, проявляя при том удивительную слаженность. Однако он и сам понял. Неясным оставалось одно: почему они не начинали? Впрочем, вскоре человек получил ответ и на этот вопрос. Гость, стоявший у двери, будто бы дремавший, хотя не время и не место было для дремы, встрепенулся и дверь отворил.

— Доброй ночи, Найджел, — произнес человек в кашемировом пальто.

Шляпу из серого фетра он снял и бросил на столик, тот самый, из Старого света.

— И тебе… доброй… — Найджел Найтли

облизал губы, прикидывая, сколько он выдержит.

Если среди спецов нет целителя, то недолго.

И дело не в легких, в Бездну легкие, изрядно побитые туберкулезом. Нет, кровью захлебнуться ему не позволят, но сердце… целитель предупреждал, что болезнь и до него добралась, что Найджелу надобно поберечь себя.

Избегать волнений.

И нагрузок.

Иначе это самое сердце не выдержит, а тогда ему, Найджелу, не поможет ни один, самый лучший целитель. И кто бы мог подумать, что он будет радоваться этой новости?

— Когда ж ты скурвился, Тедди? — Найджел откинулся в кресле, впрочем, в нынешней ситуации сложно держать лицо. — Сейчас? Или еще тогда… конечно, тогда… без тебя не обошлось бы… скажи, ты же любил Элизу… все знали, что ты любил Элизу.

— И что?

— Но похоже, деньги ты любил больше?

— Возможно, — кашемировое пальто Тедди пристроил на оленьих рогах.

Сбил водяную пыль с перчаток из тонкой лайки. Огляделся.

— Вот скажи, Найджел, что тебе не сиделось-то тихо?

Вопрос этот был риторического свойства, и потому Найджел Найтли позволил себе промолчать.

— Все уже закончено… забыто… тебе даже позволили вернуться. Вести свою жалкую жизнь, покусывать таких же жалких выскочек… и ты, как нам казалось, все правильно понял.

Найджел смотрел на огонь.

Тот, обжившись в древнем камине, растянулся рыжим покрывалом, расползся по пыльной утробе и запах горелого наполнил комнату, заставляя Тедди брезгливо морщиться. Он то и дело подносил к хрящеватому носу платок, и кривился, и вздыхал.

Не спешил заговаривать.

Встал за спинкой кресла, так, что Найджелу приходилось выворачивать шею, чтобы разглядеть собеседника. Только шея вскоре устала, а в груди появилась неприятная тяжесть. Прав был целитель: не стоит с сердцем шутить.

Сердце — оно такое, шуток не приемлет.

Хорошо бы, если бы прямо сейчас, пока у Найджела есть остатки гордости и крохотный шанс умереть достойно, без криков и соплей.

— Зачем ты его нанял?

— Кого?

— Того сыщика. Десять лет, Найджел… десять лет тишины и мира, и вдруг… что ты искал, Найджел?

— Ничего.

— Лжешь, — пальцы Тедди постукивали по дереву, и едва слышный, этот звук пронизывал все тело. — Мы-то знаем, что задание твое он выполнил… умный был мальчишка… верткий… но не настолько умный, чтобы избежать клятвы крови.

…и не настолько верткий, чтобы выжить.

…парнишку где-то даже было жаль. Рыжий. Взъерошенный. С цепким взглядом и уверенностью, что способен в одиночку перевернуть этот мир. Чем-то он Найджелу его самого напомнил.

— Ничего.

— Найджел, — Тедди щелкнул пальцами. — К чему это геройство? Мы ведь оба знаем, что ты боишься боли… насколько ты боишься боли. Помнишь, тот вечер, когда ты руку порезал? Лопнувший стакан. Несчастный случай… и всего-то пара царапин. А вою-то было, вою… Элизе пришлось отправлять за целителем.