Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Возможно, это была ложная тревога, но рука Хевенсби по-прежнему волочет меня прочь от поезда.
– Что происходит? – сквозь гам, кричу я.
– Я объясню тебе по дороге, – коротко отчеканивает Хевенсби, и снова обращается к незримому собеседнику в наушнике, – Капитан, можете заходить на посадку.
В тоже мгновение в безоблачном небе появляется серебристый блеск планолета. Он опускается в нескольких десятках метрах от нас, и Плутарх прибавляет шаг. И откуда только в нем – ожиревшем, зажиточном и трясущемся перед Президентом человечке – столько прыткости? Кольцо миротворцев остается
Но единственное, что беспокоит меня, что пульсирует в моей голове, то, что мечется в сознании, заставляя забыть обо всем на свете – «Огненный морник».
Морник изменил Панем. Морник дал жизнь двум бесперспективным трибутам. Морник породил восстания. Морник воспламенил Китнисс Эвердин…
Они убьют тебя. Уничтожат так же, как тебя уничтожил Капитолий. Ждешь пощады, Пит? Мы оба знаем, чем это кончится. Мы оба знаем, кто ты. Вся твоя сущность – фальшива. Ты – искусственно выращенное произведение искусства Капитолия.
Удар. И от сердца к мозгу несется боль. Она сковывает меня, как никогда прежде. Приступ застигает врасплох и меня сгибает пополам, словно изнутри, раздробляя едва сросшиеся кости. Я слышу смех, и даже голос распорядителя становится похожим на этот ужасный сиплый, металлический хрип со вкусом крови.
Несешься домой? В руины, что сотворила твоя возлюбленная? Хочешь видеть останки своих родителей? Рони или Алека? Чтобы отомстить ей?
Я знаю, что это ложь. Китнисс никогда бы не позволила им умереть. Она ни в чем не виновата. Не подними она восстание, Дистрикты по-прежнему бы загибались от голода. Она – возрождение всего Панема. Она потеряла сестру…
Маленькую Прим, которая мечтала о жизни? Она ненавидела ее. Китнисс Эвердин заменила ее на играх, чтобы уничтожить тебя.
В ушах проносится дикий свист. Я пытаюсь дышать, но понимаю, что только нелепо открываю рот. Воздух кажется раскаленным, лишенным кислорода. Я не слышу хруста, но чувствую, как кровь сложно лава, испепеляет и ломает кости. Агония становится невыносимой.
Открой глаза.
Холодной волной по мне прокатывается последняя волна боли, перед тем, как приступ растворяется в шуме реальности. Я раскрываю глаза, но по-прежнему ничего не слышу. Надо мной навис Плутарх и незнакомый миротворец. Его лицо окровавлено, но только это его кровь. Они с трудом оттаскивают меня в сторону. Неужели я все-таки набрал вес за последние несколько месяцев проведенные в Капитолии?
Но все хуже, чем я мог себе представить. Едва до меня долетают их крики, и я оборачиваюсь назад. Планолет грузно набирает высоту. Перед тем, как шлюз закрывается полностью, я замечаю очертания кроваво-алого зарева горизонта. Не того нежного оранжевого оттенка, что я любил с детства; не позолоченного ободка раннего солнца; не зеленого очертания посветлевших полей. Луг озарил черный туман, разнесший запах тлена на многие километры вокруг. Серебристые вагоны горят в свете утра. Один за другим вспыхивают баки с горючим веществом. Слышны крики – это догорают тела тех капитолийцев, которых я видел еще несколько минут назад. Вместе с ними в огне пузырятся мундиры капитолийцев. В этом огнище – они равны.
Взрыв
Все кончится. Только усталость и тоска. Все кончится – и я заживу, как жил до Игр. Не счастливо, но спокойно. Не богато, но сытно. Не боясь больше ночных кошмаров, а радуясь наступлению утра. В глазах плывут лица Плутарха Хевенсби, испуганное и перепачканное кровью лицо миротворца. Стало до жути холодно.
Все кончится. Одно только безразличие. Усталость.
Все. Темнота.
Кончилось.
Нет, Мелларк. Для тебя все только начинается.
***
– Мистер Хевенсби, мы просто не можем скрывать от него правду…– сиплый, тихий голос разрывает тишину.
– Полковник, вам, я смотрю, не особо дорого ваше место?
Плутарх Хевенсби выстукивает по железной поверхности сидения. Он не замечает, что я пришел в сознание, и возможно, это единственная хорошая новость за последние сутки. Я пристегнут к сидению в отдалении от них, но из-за шума турбин, практически не слышу их дальнейшего разговора. Обрывки их фраз и хмурые, спорящие лица свидетельствуют о том, что предположения о том, кто все-таки взорвал поезд, у них все-таки имеются.
Я слишком хорошо разбираюсь в людях. Уверен, распорядитель не собирается посвящать меня в эти предположения. И тогда мой взгляд нашаривает взгляд миротворца, сидевшего напротив Плутарха. К моему изумлению он неотрывно следит за мной. Но то, что шокирует меня больше, так это то, что он продолжает вести беседу с распорядителем, но теперь уже куда громче.
– Вы просто ссадите его и отправитесь в Капитолий?
– Президент Койн должна знать об инциденте. Ее дальнейшие распоряжения относительно «Огненного морника» не должны дойти ни Пита, ни Китнисс, ни кого-либо из бывших победителей. Шайка революционеров ничего не изменит. То, что они живы – вопрос времени.
– Он – победитель, Хевенсби. И не нам с вами судить, каково это – быть выжившим.
– Мне кажется, вы переоцениваете свое положение в армии, полковник. На ваше место найдутся люди и поопытнее, и пособраннее. Мы ссадим вас в Двенадцатом. И ради Бога, поймите, что от того, как долго вы будете молчать о диверсии, зависит продолжительность вашей жизни.
– Дистрикт-12, – запрограммированный голос проводницы заставляет меня всего сжаться.
Дом. Я дома. Сердце старается выпрыгнуть из груди от волнения, и я мечтаю о том, чтобы наклонится над иллюминатором и увидеть родные земли. Хотя бы то, что от них осталось.
Я наигранно зеваю и оглядываюсь по сторонам. Мне на руку то, что этот бывший полковник на моей стороне. И то, что он будет находиться в Двенадцатом увеличивает мои шансы узнать правду. Все что мне нужно – сделать вид, что я не помню взрыва. Будто его и не было вовсе. Плутарх мгновенно расплывается в улыбке.
– Доброго вечера, Пит.
Полковник криво ухмыляется мне, и проходит в кабину пилота, оставляя меня и Плутарха наедине. Распорядитель потирает ладони и буравит меня пристальным взглядом. Кажется, он все же уверен, что я видел то, чего мне видеть не следовало.