Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Пит.
Когда я открываю глаза, время замирает вокруг. Люди будто прекращают свое существование, а реальность теряет свою значимость. Гудение в ушах прекращается и вместе с тем, исчезает белесое марево. Даже сдавленные, будто в тисках, виски, позволяют мне не думать о боли – ведь ее больше нет.
Даже странный, инородный голос лишается своей власти над моими мыслями. Я, наконец, могу шевелить губами. Я повторяю одно и тоже слово, как молитву. Как бесконечно долгую, повторяющуюся молитву. Если бы мне только знать, как умирает человек, то я бы сказал, что в эту секунду я умер. Я помню, как в сознании возникли два серебристо-голубых глаза, обрамленные каймой пушистых ресниц.
Я повторяю одно и тоже слово. Я знаю это ее имя. Я отталкиваю руки врачей протянутые ко мне – мне не нужна их помощь. Все, чего я могу хотеть это коснуться миража. Ноги переходят на быстрый, опрометчивый бег. Мираж, как мое зеркальное отображение, откликается тем же. Холод пробирает под покров ткани, но я продолжаю молиться.
Между нами всего несколько шагов, когда я, наконец, слышу ее содержание:
– Ненавижу. Ненавижу.
Металл лязгает о металл. Это браслет с больничным номерком, ударяется о странный предмет на её шее. Серебристо-голубые глаза наливаются слезами, она задыхается. А я все стою и не знаю, чем могу помочь ей? Сердце заунывно выбивает свою трель. Горечь во рту становится невыносимой, я слышу скрежет собственных зубов. Я так горячо хочу помочь ей – мираж испытывает боль, но только не физическую, она что-то шепчет. Она тоже молится – в её глазах замирает немой вопрос «за что»?
А я и не знаю за что.
Ядовитый смех. И снова миражи.
Ненавидишь.
========== Глава 30: Дорога домой. ==========
Дорогие Читатели:) Я надеюсь, вы простите меня, что глава короткая, но она играет важную роль в развитии последующих. Я хочу раскрыть переживания Пита. Мне нравится это. Может я садист, а может просто очень хочу и люблю понимать этого героя. Он слишком многогранен, чтобы вот так в одной главе выложить все, как на духу. Я очень вас люблю. И не устану этого повторять: Без вас не было бы ВИП. С любовью Громова.
Циана мурлычет себе под нос незнакомую мелодию, а я, вслушиваясь, стараюсь уловить знакомые с детства нотки голоса Китнисс. Нет, у секретарши Аврелия выходит слишком пискляво, раздражающе, я недовольно морщусь. В приемной только я. Пациент № 23, с личным делом и психоневрологическим диагнозом. Обязательный прием ввелся в Капитолии с трех до пяти, по четвергам и субботам.
Уже около получаса, пока за закрытой дверью вспыхивает скандал, я считаю и стараюсь унять агрессию, что зарождается где-то внутри меня. Грохот, вскрики, неприемлемые ругательства – что ж, я и не ведал о подобной стороне моего лечащего врача. Циана ловит мой удивленный взгляд и, пожав плечами, отвечает:
– У него была сложная неделя.
А у кого она была легкой?
Неожиданно я вспоминаю, как всего несколько недель назад прежде замкнутая, но искренняя девочка с двумя косичками, не моргнув и глазом, убила Президента Сноу. Согласен – он заслуживал этого, но я слишком хорошо знал Китнисс, и ее поведение, граничило, лично для меня, с сумасшествием.
Ее бледное, практически серое лицо; сжатые, высохшие губы; пустые глаза. Она будто и не знала вовсе, что заносит стрелу; казалось, это была еще одна охота для Сойки-пересмешницы. Но перед ней стоял человек, а не один нерв на ее лице
Этот образ вызывал отвращение. И слишком хорошо вязался с прообразом переродка: для полной картины, не хватало только, чтобы она пронзила еще и мое сердце. Хотя однажды, это уже случалось.
Мне было отвратно и страшно. Невыносимо страшно осознавать, что возможно мое второе «Я» никогда не обманывало меня – она безжалостная, расчетливая и хладнокровная девушка, которая всю жизнь мною манипулировала. И едва эта мысль зарождается в сознании, как ко мне возвращается привычное гудение и белесые полосы глянца.
Приступов нет вот как уже месяц, но … Месяц. Я пробыл в этом проклятом месте целый месяц? Это открытие. Гудение становится единственным прорывающимся звуком. Стараюсь успокоиться, и раскачиваюсь из стороны в сторону.
Месяц. Чертов месяц. Таблетки. Уколы. Капельницы.
Мне больно просыпаться от кошмаров. Я физически ощущаю, как каждый новый сон ломает что-то внутри меня. За день я восстанавливаюсь, вновь иду на процедуры. Вместе с Энни продолжаю существовать в празднестве Капитолия. Я даже смеюсь. Искренне смеюсь, наблюдая за тем, как Энни возвращается к жизни. Она мне нравится. Ее пустой взгляд напоминает мой собственный. И я поклялся себе, что едва покину столицу Панема, тут же возьмусь опекать ее.
Но я не видел ее. Черт, я не видел ее несколько дней. Я и Энни последние пациенты Аврелия. Мы были дополнением к лечению друг друга…
Нет. Теперь я – последний.
Чертов месяц. Боль. Страх. Смятение. Растерянность.
Помню, как однажды ударил медсестру. Ударил так, что костяшки пальцев мгновенно покрылись синими полосами гематом. Девушка не плакала. У нее были стальные глаза, цвета осеннего неба. Она только посмотрела на меня, а я уже был у ее колен. Я молил о том, чтобы она умолчала об этом происшествии. И она молчала. Ежедневно она ухаживала за мной, а на ее лице красовалась тот самый бурый синяк, которым я ее наградил. Она простила меня – по крайней мере, она так говорила. Я не знал ее имени. Не знаю теперь. Не знаю, что с ней сталось, но в глазах – я видел его прежде – горел огонь. Слабый огонек надежды. Она верила в меня. Знала, что я справлюсь, хотя возможно, тихо ненавидела.
И я ненавижу себя за это. Внутри меня по-прежнему жил монстр, от которого я пытался оградить себя. Даже теперь я повторяю, что внутри меня нет переродка, способного ударить девушку. Я тот самый Пит, который смеется с Энни, отвечает на вопросы Аврелия или ходит на процедуры.
Но сводится все к тому, что это не так.
Чертов месяц. Я не видел её…
Китнисс. Я повторял ее имя каждый раз, когда было плохо. Когда приступы душили меня, а сознание отказывалось верить реальности. Я желал, чтобы имя освобождало меня от цепких лап переродка, и какого было моего удивление, когда его голос стих. Осталось только имя. И пустая память, которую я пытался восполнить, как сосуд.
– Пит, с тобой все в порядке? – Циана нависла надо мной с немой маской страха.
Она боится меня. И все боятся.
– Да, вполне.
– Воды?
– Воды.
Она засеменила к столу, а я растерянно уставился в пол. Подумать только: Капитолий изменил меня. Изменил настолько, что теперь сложно сказать тот ли я парень, что однажды полюбил девчушку с двумя косичками. Почему я так ее называю? Зачем? Или ответы где-то, там посреди казематов, где с каждым новым уколом я терял частицу себя настоящего?