Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Я чувствую холод металла, впивающийся в покров кожи. Доктор закрепляет мою шею в нужном ему положении, сдавливает виски плотным ободом. Я стараюсь пошевелить пальцами, но даже это дается мне с трудом.
– Вы должны знать правду, – успокаивающе повторяет Доктор.
– Какую правду?
– Правду об Огненной девушке – Китнисс Эвердин.
Немой вопрос так и не слетает с губ. Правда о Китнисс Эвердин? Они пытаются обмануть меня, но я знаю, в чем состоит моя правда о Китнисс: эта девушка, единственное, ради чего я по-прежнему терплю капитолийские муки. Однажды все это закончится, и она придет за мной – ведь, несмотря на неведенье,
***
– Добро пожаловать в Тринадцатый, Пит, – говорит усатый мужчина, протягивая мне руку.
Я верчу в руках браслет с моим личным, больничным номерком, не ответив на его рукопожатие. Ко мне приходит слишком много нежелательных посетителей, и запоминать все имена, я считаю слишком однообразным занятием. Вместо этого я проматываю в голове список дел на сегодня: поесть, сдать кровь, пролежать под капельницей, постараться вспомнить мою главную жизненную цель.
Меня уже не удивляет тот факт, что я оказался в разрушенном Дистрикте-13. Само осознание пришло тогда, когда по больничному отсеку шугали медсестры с наручным расписанием, над которым виднелась цифра тринадцать. Форма охранников и врачей, на которых вышито тоже число привело меня к мысли, что я действительно схожу с ума. Они пытались скрыть от меня эту информацию, страшась, что это разрушит мою психику. Но с этим они опоздали.
Браслет лязгал своим железным основанием о пластиковое покрытие катетера, когда мужчина, наконец, продолжил:
– Как ты уже успел заметить, в здании нет окон, сюда не проникает солнечный свет. Мы находимся под землей, в укреплении, что после бомбежки отстроили выжившие жители дистрикта. Я уверен, когда ты сможешь ходить, дистрикт понравится тебе. – Неожиданно Боггс замер, и прочистил горло, – Здешний президент – Альма Койн, желает твоего скорейшего выздоровления. Ты нужен нам, Пит.
– Я провел в казематах добрые четыре недели. В результате я лишился почки, не обзавелся вторым протезом, по наростам пересчитал свои сломанные ребра. Вам не кажется, что со стороны Президента это эгоизм? – спрашиваю я.
– Меня зовут Боггс. Я ее заместитель, и как заместитель, я могу ответить тебе на этот вопрос: нет, это не эгоизм. Ты не видел последних новостей, но вокруг война, Пит. Настоящая война. После бомбежки Тринадцатого, дистрикты перешли в контрнаступление. Никто не считает нас погибшей расой, Пит. Все желают видеть надежду посреди всего этого бедлама…
Я оглядываюсь на него. Ему не больше пятидесяти. Выгоревшие, с прорезью седины, волосы. Он проводит на поверхности довольно много времени, в отличие от белесых, синюшных медсестер. Он все время повторяет: «…Мы ждем твоего скорейшего выздоровления…». Я не желаю знать, что окажусь в руках Правительства. Мне отвратна одна мысль о том, что я вновь стану между Капитолием и Дистриктами. Вновь?
Голова начинает гудеть, я стараюсь расслабиться, потирая виски. Вспомнить. Только и всего?
Сама Альма Койн удостоила меня своим пожеланием «скорейшего выздоровления». Если честно, я устал уже от этого преисполненной «добротой» Правительства.
Боггс, заметя мой отрешенный взгляд, напоминая о своем присутствии, прочищает горло. Он считает меня больным. Да ладно, кто так не считает?
– Но вы-то знаете, что ее нет, поэтому и просите помощи, – отчеканиваю
Боггс устало глядит на меня. Он задумался – в его зеленых глазах было слишком много мудрости, для тупого, неконтролируемого предводителя. Он знал цену, которую каждому дистрикту придется заплатить. Но, по правде, я не жалел о сказанных словах.
– Пит, я не прошу тебя прыгнуть выше своей головы. Я желаю лишь скорейшего твоего выздоровления. Врачи бессильны, и охмор не выводится даже переливанием крови. Этот яд действует на формирование твоих условных рефлексов, а значит, заложен в твою психику.
Психику. Была ли у меня вообще психика?
– Что прикажете, полковник? – выдаю я.
Боггс недовольно хмурится и встает со стула. В комнате кроме нас никого нет, но было такое ощущение, что за стеклянной поверхностью, светоотражающего зеркала за нами наблюдают «чужие» глаза.
Возможно, это снова мания преследования. Возможно, я действительно схожу с ума. И только я могу знать правду наверняка.
– Мне жаль, что подобное сотворили с тобой, парень.
Он бросает эти слова мне в лицо и уходит прочь.
***
Триста двадцать четыре. Триста двадцать пять. Триста двадцать шесть. Я считаю капли, что стекают по трубкам к моим венам. Это успокаивает, и я могу вновь погрузиться в важные раздумья. Вспомнить. Должен вспомнить. Дыра внутри с каждым днем расширяется все больше и это сводит с ума, ведь каждый раз, будто найдя правильный ответ, я лечу в пропасть. Головная боль. Неконтролируемые приступы ярости. Врачи говорят, я легко отделался – охмор должен был свести меня с ума.
Помню пытки. Как мой надсмотрщик, приставленный ко мне самим Президентом, срывал пласты заново выросших ногтей. Как раз за разом окунал в бочонок воды, задавая один и тот же вопрос. Как Доктор вводили яд ос-убийц, повторяя, что я должен знать правду.
Что за вопросы?
Что за правда?
Часто во время приступов, медсестры взывают к доктору Аврелию, моему психоаналитику. На самом деле он мой психиатр, заботливо замаскированный под доброго врача-аналитика, желающего найти причину моих нездоровых приступов. Из всех остальных доходяг он нравится мне больше всего. И не потому, что его речь более связна и лишена обнадеживающих слов, все дело состоит в душевном умиротворении этого врача. Когда он входит, все сразу становится на свои места. Он задает те вопросы, которые я бы хотел услышать, и пренебрегает теми, что в следующее мгновение вызывают приступы. Он рассказывает о неудачах и победах Дистриктов в борьбе за справедливость, которые, как он уклончиво выразился, «я пропустил».
И сейчас, в пустоте белого отсека, я понимал, что усатого докторишки мне не хватает просто критически. Вздохнув, я вновь начал считать плюхающиеся капли жидкости капельницы.
Но едва я вновь дошел до двухсот, как дверь отсека отъехала, и я заметил знакомое лицо своего бывшего ментора. Хеймитч. Я прекрасно помню его желтоватые, покрытые налетом алкоголя, глаза, но теперь, я могу поклясться, он был трезв. За ту неделю, что я провел в Тринадцатом он появляется впервые. В серо-голубых глазах я замечаю пренебрежения, но даже не могу представить, чем вызвал у него подобное отношение.