Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
– И пусть удача…
–… всегда будет на вашей стороне, – хрипит она.
Ее зеленые глаза блестят от слез, но она заставляет себя отвернуться. На улицах сердца Панема нету ни единой живой души – только закрытые уличные лавочки, отпугивающе темные окна магазинов, сверкающие плакаты и кроваво-красные билборды. Кадры сменяются друг другом.
На часах все еще полдень.
Колеса визжат, и машина останавливается ровно напротив Центральной Площади Капитолия. Мне нужно понять, что это конец; осознать, что шанс по-прежнему есть, а главное у меня на руках есть козырь –
Лицо тут же озаряет вспышка фотокамер. Хеймитч не говорил нам улыбаться – если я вообще слышала, что он говорил. Джоанна цепляется за рукав Бити, с другой стороны к нему примыкает Энобария. Из всех нас она выглядит более или менее сдержано. В отличие от мертвецки-бледного лица на ее щеках пылает морозный румянец. Пит подает мне руку и, встречаясь с его взглядом, я понимаю, что должна быть сильной – должно быть я не на шутку испугала напарника своим поведением.
Впереди возникает блестящий постамент Сойки. На этот раз он абсолютно чист, и мирно поблескивает в лучах прожекторов. Словно приветствуя меня, словно издеваясь: «Ты начала это. Их смерть – на твоих плечах». Я хватаюсь за рукав куртки Пита, и он осторожно проводит кончиками пальцев по тыльной стороне моей ладони.
– Все в порядке?
– Да, – отвечаю я, – То есть, нет – совсем не в порядке. Если здесь хоть что-нибудь может быть в порядке.
– Китнисс, пообещай мне, – серьезно говорит он, когда мы оказываемся напротив возвышающейся сцены, – что будешь беречь себя?
– Что? – я удивленно моргаю.
– Обещай, что больше не будешь пугать меня… Пообещаешь всегда держатся рядом с Джоанной и Бити, ладно? И никогда не будешь врать мне?
– Почему ты просишь меня об этом?
На его лице неожиданно пролегает тень сомнения, но тут же он одаряет меня игривой улыбкой.
– Потому, что я устал играть. Я хочу, чтобы ты поняла это и перестала думать только о себе. Я готов помочь тебе. Я спасу тебя от кошмаров, страхов и одиночества, достаточно только попросить меня.
Я улыбаюсь в ответ. И на самом деле, это искренняя улыбка.
Мы продолжаем шествие, озаряемые только вспышками фотокамер. Людей не мерянное количество, они обступают дорожку с обеих сторон. Взгляд цепляется за два стеклянных шара, что водружают на сцену миротворцы. В них имена будущих трибутов.
Их двадцать четыре, а выживет только один…
Но настоящее удивление приходит тогда, когда я замечаю количество «зрителей» у подножия сцены. Было такое ощущение, что сюда стянулся весь Панем. У многих в руках я замечаю серые плакаты, одни возвещают о том, что справедливость, наконец, восторжествовала, другие приветствуют и зазывают трибутов в ад. Я нервно сглатываю и собираю всю волю в кулак, чтобы не закричать от безысходности. Пит сдавливает мою ладонь, мы поднимаемся на сцену, и группа миротворцев отводит нас за кулисы.
Шипение их раций заставляет сердце замирать, пропуская удары, но неожиданно оттуда доносится нервный
– Они добрались до Третьей Переходной. Что прикажете?
Миротворец нервно одергивает рацию.
– Сдерживайте их до тех пор, пока на место не прибудет Родан. Конец связи, – как ни в чем не бывало, миротворец оборачивается ко мне и провозглашает: – Остальные ожидают вас в гримерной. Будьте готовы – через десять минут вас пригласят на сцену.
Пит благодарно кивает, будто тоже не заметил этого странного разговора и вслед за Бити, тянет меня к гримерной. Но я задерживаю его, обхватывая его руки двумя руками. Сердце выпрыгивает из груди, потому, что я слишком хорошо понимаю, что должна сказать ему. Руки холодеют от ужаса, и касаясь моих пальцев, напарник спрашивает:
– Ты замерзла?
– Мне нужно, чтобы ты знал об этом….
– Что случилось? Ты вся белая…
Его ладонь накрывает мою щеку.
– Ты дрожишь, Китнисс! Идем внутрь, тебе нужно согреться.
– Мне нужно сказать тебе…
– Это точно никак не может подождать? – нервно одергивает меня он.
– Вообще никак не может подождать, – я глубоко вздыхаю, перевожу дыхание, – Я хочу, чтобы ты знал, что…
Лазурные глаза раздраженно блестят. Он думает, я опять скажу очередную дежурную глупость. Возможно, так оно и есть, но эта «глупость» должна прозвучать. Я нервно смеюсь и одергиваю свои руки от его ладоней.
– Просто хочу, чтобы ты знал – я люблю тебя. Ладно? Очень люблю. И чтобы не случилось у тебя и Хейвен…
Неожиданно я оказываюсь прижатой к его груди. Приятная ткань его пальто щекочет мою щеку, и я вновь ощущаю себя ребенком. Ребенком, который находится в безопасности. Его сердце, подобно моему, выбивает надрывный ритм. Я наслаждаюсь этим мгновением посреди страха, посреди смерти и боли…
– На этом ты могла закончить, – гортанно произносит он, – Я тоже люблю тебя, Китнисс. Сильнее, чем ты можешь себе представить.
Когда он отпускает меня, мы остаемся наедине. Миротворцы вернулись к сцене, и только ветер по-прежнему забирается под покров одежды. В глазах Пита блестит бесконечная любовь. Он смотрит на меня так, будто видит впервые. Будто я, потерянная часть чего-то очень важного и он, наконец, нашел меня. Неожиданно его глаза темнеют и кроме любви, я замечаю обреченное чувство ностальгии. Будто он вспоминал что-то. Вспоминал и чувствовал обыденную и привычную всем победителям, горечь.
Я навсегда запомню его слова. Ведь это его первое осознанное признание после всего того… что нам пришлось пережить.
На часах по-прежнему полдень.
В гримерной светло и уютно. По крайней мере, так должно было быть, если бы мы не встретились здесь в день Жатвы. От вида Бити, качающего, словно ребенка, Джо, у меня перехватывает дыхание. Она не выглядит как «мясорубка из Седьмого», как обреченная на убийства девушка – она израненная душа, нуждающаяся в ком-то… Она нуждается в Бити точно так же, как я нуждаюсь в Пите. И я осознаю, что все, что могло происходить между этими двумя ничто иное, как …
– Да, Китнисс, – шепчет Пит, мне на ухо, – любовь.