Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
– Хеймитч.
– Привет, парень, – напряженно говорит он, приставляя к моей кровати стул, – Давно не виделись, верно?
Я слабо киваю, и пытаюсь подсчитать, сколько же мы, в самом деле, не виделись? Эбернети смотрит на меня, и я чувствую себя словно на рентгене. Он надеться, что я брошусь на него?
– Я не зверь, Хеймитч. Не надо ждать от меня подвоха.
– Мы победители, Пит. А победители всегда должны быть начеку, – откидываясь на спинку стула, улыбается ментор, – Как ты себя чувствуешь?
– Лучше.
– Насколько?
– Врачи видят явный прогресс – теперь я
Хеймитч задумчиво качает головой.
– Хоторн спас тебе жизнь. Не шути с этим.
– Это единственное, что мне остается, – пожимая плечами, отвечаю я.
Ментор тут же светлеет и, хлопая меня по плечу, помогает встать с кровати. Болеутоляющие уколы помогают снять напряжение мышц, притупляя боль до слабого покалывания. Я чувствую, как постепенно к жизни возвращается правая нога.
– Смазали твои шестеренки?
– Как новенький, – шевеля протезом, смеюсь я.
С Эбернети-трезвым общаться намного легче и проще, чем с Эбернети-пьяным в стельку. Он без умолку расхваливает обустройство Тринадцатого, начиная едой и заканчивая постельными отсеками. На самом деле, судя по больничному корпусу, Тринадцатый не так уж хорошо и обустроен, а это говорит лишь о том, что Хеймитч – победитель из Двенадцатого – по-настоящему нервничает.
Я помню, как из него нельзя было вытянуть ни единого словечка, а теперь он кажется мне самым жизнерадостным человеком во всем Дистрикте. Я стараюсь вежливо и уклончиво отвечать на вопросы, улыбаться, во время кивать головой, но Эбернети не заткнешь.
– … а уж Сальная Сей позаботится о недоедающих.
– Хеймитч, – строго начинаю я, – Говори.
Ментор меняется в лице, и довольная гримаса спадает с его лица. Мы слишком хорошо понимаем друг друга. Как гора с плеч – я не имею желания выслушивать ложь. Ее достаточно в моей жизни. Эбернети встает со стула и, оборачиваясь, будто прощаясь, качает головой. Мне кажется, он уйдет, и я даже собираюсь с мыслями, чтобы остановить его, но вместо этого Хеймитч начинает расхаживать по комнате.
Из угла в угол, меряя размашистую комнату больничного корпуса, он бормочет себя неясные слова, будто проматывая наш разговор. Я молчу – мне, пока, нечего ему сказать.
Неожиданно он замирает и оборачивается ко мне.
– Ты ни разу не спросил о ней. За все время проведенное в Тринадцатом, ты не поинтересовался новой жизнью Китнисс.
Китнисс. Гудение в ушах, прежде едва уловимое, становится невыносимым. Я смотрю на Хеймитча, а вижу только блестящие, будто глянцевые круги света. Китнисс. Это знакомое. Нужное. Какое-то забытое. Хрип зарождается в горле, но совладав с собой, я будто подавившись, прокашливаюсь.
Хеймитч, по-прежнему, молчит.
– Это так важно?
– Будь это не важно, парень, я не пришел бы к тебе. Я не люблю разводить светских бесед – куда лучше языка, я владею топором, – серьезно говорит ментор, – Ты дуришь этих докторишек? Но зачем? Они ведь пытаются помочь тебе.
– Мне не нужно помогать, Хеймитч. Я здоров. Яд не повлиял на меня, понимаешь?
Ментор не понимал. Он упрямо сверлил меня взглядом, выискивая в моих словах очевидный подвох. Нужны доводы, аргументы,
– Понятия не имею, какой эффект должен был возыметь этот охмор, но я чувствую себя абсолютно здоровым. Да, я иногда срываюсь, но кто из нас не срывается? Хеймитч, я пережил два сезона Игр, я смог вынести «радушный прием» Президента. Что еще должно стать доказательством моего душевного спокойствия?
Эбернети понимал, что я прав, но от того злился еще больше, продолжая расхаживать по комнате.
Китнисс.
Я чувствовал себя сломанной игрушкой, которая должна крутиться, едва услышав это имя; сверкать, словно это кодовое слово приводило механизмы в действие, и я оживал. Но вместо этого меня не покидало чувство гнета, а перед глазами вновь полыхали белесые полосы глянцевой слепоты.
Дыхание участилось. Пульс ожесточенно бил по вискам.
– Послушай, парень, – грубо начинает Хеймитч, – Если с ней, что-нибудь случится – это повесят только на меня, смекаешь? Я верю тебе, Пит. Пожалуйста, не позволь моим надеждам рухнуть.
Ментор выходит из моей палаты, впуская тени белых халатов. Они воркуют надо мной, обсуждая улучшения моего состояния, но я не слышу их. Я думаю об одном только имени этого марева – Китнисс. Глянец застилает все вокруг.
Мне помогают встать, утверждая, что к этому все и шло. Нога касается пола, и я даже чувствую прохладу кафельного пола – я смогу ходить. Эта радостная весть, как маячок пульсирует в моей голове. Я смогу ходить! Врачи радостно повизгивают, ставят галочки в своих бумажках, скручивают катетер с моей руки, повторяет, что я здоров. Не могу поверить в это и пытаюсь возразить, но слова не идут с моего языка.
Я молчу и ухмыляюсь им, хотя не могу сказать, что испытывал ехидство. Напротив, я был благодарен врачам, как никому в своей жизни. Прежде уродливые, словно лишенные разума, они казались тряпичными куклами, снующими туда-сюда. Но теперь все почему-то резко изменилось, а я так и не могу поблагодарить их. Что-то не так.
Но они ведь ничего не сделали для тебя?
Это странное, жуткое ощущение, будто я вор в чужой квартире и меня поймали с поличным. Вопрос повисает в воздухе, а с языка по-прежнему не слетают слова благодарности.
Мы оба знаем, что они считают тебя монстром.
Голос звучит громче, и я различаю его странный, свистящий акцент. Будто шипящие он нарочно выделяет среди остальных. В глазах загорается блеск, я слышу гудение в ушах.
Они обманывают тебя.
Я сжимаюсь, будто у меня закружилась голова, и заботливая медсестра помогает присесть мне на кушетку. Вместо этого мои руки отталкивают ее и я, вытягиваю свистящие, говорю:
– Мне не нужна ничья помощь.
Слышу жуткий, пробирающий смех. Он словно одобряет мой поступок. Сознание рисует серебристые, серо-голубые глаза, что вспыхиваю в воображении. А затем только имя.