Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
“Восставшие из пепла” - все еще живы благодаря вам!
С любовью,
Громова!
_______________________________________
Когда я открываю глаза в следующий раз, в купе по-прежнему душно и тихо. За окном сгущается серое марево. Скоро рассвет, а значит, я смогу увидеть теплый, льющийся цвет восходящего солнца. Сердце входит в привычный беглый ритм. Мысли теряют связность. Голова наполняется монотонным гудением. Неужели я не смогу привыкнуть к мысли, что все страхи остались позади? Что боль и ненависть в прошлом? Я не верю Аврелию. Я по-прежнему болен, по-прежнему нуждаюсь в его наставлениях, по-прежнему должен находиться взаперти.
Мне стоит отдохнуть. Еще чуть-чуть и я сойду с ума. Или уже слишком поздно об этом задумываться?
Гудение сливается с ритмом бьющегося сердца. Темная ограда, мелькающая за окном, приобретает очертания. На темном фоне бетона виднеется цифра 8. Мы в Дистрикте-8.
Двенадцатый. Шлак. Но мне сложно представить каков он теперь? Прошло так много времени, а я все еще помню светлое крыльцо отцовской пекарни, истерзанную калитку школы, затхлый запах угля, парящего в дистрикте. Но это дороже, это важнее страшного, пусть и обновленного, кровавого Капитолия. Между мной и сердцем Панема слишком много различий. А Двенадцатый…
Искренность. Чистота. Жизнь. Глупо называть местом гибели сотен моих односельчан… моих родных, местом чистоты… Но я знаю, что эти чувства испытываю я – не переродок. Я рад своему возвращению, пусть и страшусь его; я рад сложностям, пусть и бессилен перед ними; я готов пережить боль заново, главное – я еду домой.
Есть дороги, которому надо преодолеть в одиночку. И эта дорога в несколько часов состоит в том, чтобы не сойти с ума. Не свихнутся от пьянящей свободы, а продолжать контролировать себя. Расчетливо и сдержано – никаких эмоций. Стоит сорваться и произойдет непоправимое…
Неожиданно комнату озаряет предрассветные лучи солнца. Оранжевый. Решительность. Бесстрашие. Возрождение.
Оранжевый – тот самый оранжевый цвет, который я так любил с детства. Луга вспыхивают отблесками росы. Серые, дымчатые тучи дождя выпускают солнце на волю. И я прислоняюсь лбом к прохладному стеклу и стараюсь дышать ровно. Никаких эмоций - несмотря на то, что мое сердце скачет галопом, я должен оставаться непоколебимым. Должен быть собранным. Расчетливым.
Гудение усиливается. Я слабо различаю шум за дверью. Резкий толчок и визг тормозов заглушает страшное и уже привычное шипение переродка. Игры сделали свое дело – мышцы реагируют быстрее мозга. Рука впивается в металлическую перегородку стола, и только благодаря этому я все еще стою на полусогнутых ногах. Картинка за окном замерла – луг окрашен светло-золотыми красками рассвета, но поезд замер.
Принудительная остановка? Но мы по-прежнему в зоне Восьмого. Дозаправка? Но Аврелий утверждал, что скоростной поезд рассчитан на меня одного, а значит…
Все это ложь, Пит. Они лгут тебе.
Нет. Не снова…
Это ловушка. Они убьют тебя.
Ненависть переродка пульсируют во мне словно кровь. Приливает к мозгу. Стучится к вискам.
Беги, Пит. Они ненавидят тебя.
– Доброе утро, Пит, – бодрый голос разбивает на сотни осколков жуткий хрип моего второго «Я».
Когда я, наконец, могу сфокусировать взгляд, передо мной восстает фигура Плутарха Хевенсби. Его тело еще рябит кругами глянца, но я все же спокойно выдаю:
– Доброе утро, Плутарх. Мы остановились.
Этот факт не удивляет Распорядителя будущих Игр. Он с серьезным лицом кивает головой. Сосредоточенный взгляд Хевенсби
Как бы не менялось содержание Панема, его мораль осталась прежней. Есть подчиненные и подчиняющие. Есть голодающие и нуждающиеся, а есть …
– Эта остановка не должна тебя смущать. Все идет… по некому плану.
– В который меня посвятить, по традиции, забыли?
Плутарх примирительно улыбается. Но скорее это что-то нервозное. Эту кривую ухмылку, я легко могу распознать без особых проблем – ведь достаточно часто я видел ее в зеркале.
– Почему мы остановились, если у нас был прямой маршрут? – не унимаюсь я.
– Сложно сказать, – его брови взмывают вверх.
В наушнике распорядителя что-то пискнуло и уже через мгновение я смог разобрать: «Ссадить», «ограда», «огненный морник».
– Мы сходим, – стальным голосом произносит он, – Немедленно.
Мне не надо было повторять дважды. За окном вдруг вспыхнула и погасла сигнальная ракета. При звуке выстрела, мне показалось, что нервы мои лопнули словно струна. Но вместо паники, я схватил свою сумку и двинулся вглубь коридора, вслед за распорядителем. Плутарх был сдержан и собран, что не оставляло мне никаких сомнений – что-то произошло. Что-то, что могло серьезно угрожать нашим жизням. Что-то, с чем не мог справиться отряд миротворцев, который по настоянию Аврелия отправили вместе с нами. Еще один глухой щелчок, который пробивает в купе неясным скрежетанием металла. Будто сталь режет сталь. Привычное гудение заглушают звуки ударов. Один, другой, третий… В результате я насчитываю около трех десятков странных, словно отсчитывающих мое время, щелчков. Они надолго повисают в воздухе, лишая всякой возможности определить, откуда они исходят. В коридоре появляется персонал. В толпе я мгновенно замечаю бывших капитолийцев. На лицах прежде безмятежных людей, горит страх и отчаянье. Клейма, выжженные татуировки, стальные браслеты с датчиками движения – все это отличает их от собранных и быстро снующих людей, с непроницаемыми лицами.
Я не испытываю страха, и это возможно, единственное, что приводит меня в ужас. Я вырван из контекста происходящего. Шумы выстрелов и бойни для меня ничего не значат. Для меня «настоящего» ничего уже не имеет значения.
Все о чем я могу мечтать – добраться до Дистрикта-12 живым.
– Планолет уже на подходе. Будь начеку, - говорит Плутарх, когда один из миротворцев щелкает затвором ружья.
Я всегда начеку. Это нормальное состояние для победителей. Прежде, чем нога опускается на глиняную поверхность земли, в нос ударяет сильный запах гари. Солнце ослепляет и дезориентирует меня на несколько мгновений, но меня уже оттягивают в сторону. Печальный вздох поезда, перед тем как его окончательно обесточивают и я, наконец, могу видеть.
Я смаргиваю слезы, и с удивлением обвожу территорию взглядом. Ни миротворцев, ни выстрелов, ни каких-либо признаков той самой опасности, которую со сладостным умилением рисовал переродок. Поля, покрытые золотой каймой солнечных лучей, серые монументы стен, с темно-серой цифрой «восемь», и белые мундиры миротворцев, растянувшиеся на многие метры вокруг нас. Вместо шума поезда – крики командиров, что сливаются в одно словосочетание: «Огненный морник». Оно звучит в каждом предложении, и я чувствую дрожь страха, расходящуюся по телу.