Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Пит убил меня. Убил меня. Надругался. Убил.
Убил.
Худшего кошмара я не видела никогда в жизни. Вспоминаю, как еще недавно радостно сетовала на то, что ночные палачи отступили в тень. Идиотка. Самоуверенная идиотка. Они никогда не оставят тебя в покое.
Чувствую, как мои ладони впиваются в кожу плеч. По щекам текут истеричные слезы. Крик стихает, и на место ему приходят гулкие всхлипы.
– Китнисс.
Я оборачиваюсь на звук. И чувствую, как тело немеет в оцепенении. Руки, которые терзали меня, мертвой хваткой впиваются в железный поднос. Глаза, налитые ненавистью, широко раскрыты и неотрывно глядят на меня. Реальность теряет свои очертания, и комната будто обращается в свечение ночного кошмара. Пит по-прежнему хочет убить
– Что с тобой?
Он медленно подходит ко мне. Я неотрывно слежу за каждым его движением. В словах я слышу нотки ненависти. Что происходит? Когда кончится этот кошмар?
– Нет…– я закрываю лицо руками, повторяя, как молитву, – Ты не посмеешь. Ты не реален. Это все сон. Я должна проснуться. Ты не реален.
Слышу гулкий стук подноса о поверхность тумбы. Той, которая стала причиной моей смерти. Нет же, Китнисс. Причина твоей смерти прямо перед тобой. Беги.
Его рука касается моих вздрагивающих плеч. Я словно ошпарившись, отскакиваю к краю кровати. Теперь между нами наше ложе.
– Китнисс, – я вижу в небесных глазах непроходимую боль, но по-прежнему держусь на расстоянии.
Небесные глаза. Лазурного, а не иссиня черного цвета. Отсутствие пробирающего холода. И налитая солнцем комната. Наконец-то реальность вновь обретает свои параметры. Я не сплю. Пит реален. И теперь мое поведение причиняет ему боль.
– Боже, Пит… Прости. Я … я … это все кошмар. Ты… убил меня. И я… Я… испугалась. Господи, Пит…
Меня скручивает пополам, и я обреченно усаживаюсь на кровать. Волнами на меня накатывает истерика. Боль словно ломает меня изнутри, принимая практически материальную форму. Практически сразу меня накрывают теплые руки Пита. Он теплый – значит живой. Это реальность, все повторяю я. Но разве она многим лучше кошмаров? Сегодня день Жатвы. День Обречения. И я вновь замкнусь в себе, несмотря на то, что обязана спасти их жизни. Майк, Люси, сестрички с карими глазами, Хейвен… Словно в бреду, я перечисляю их имена, надеясь, видимо, что это поможет. Пит посчитает меня сумасшедшей, но я не хочу скрывать от него правды – я сломлена. И хуже всего то, что мое физическое состояние превосходит состояние моральное.
– Все будет хорошо, – шепчет Пит.
Я ощущаю глобальную разницу между ложью и правдой. И я знаю, что он не врет. Он говорит от чистого сердца – он клянется мне в том, что впереди нас ждет лучшее будущее. И я замечаю колоссальную разницу между тем шепотом, что раздавался над моим ухом в Кровавую Ночь и тем, что теперь обдает теплом мою щеку. Он спокойный, пронзительно-искренний и живой. Главное – живой.
***
Фелиция смахивает с лица накатившую слезинку. Она старается сделать это как можно незаметнее, но вместо этого в зеркале отражается ее вымученное, серое и поблеклое лицо. Она сидит ровно напротив Этана, пока Далия старается сделать с моими спутанными волосами хоть что-нибудь подходящее. Я ласково беру ее за руки, и говорю:
– Моя мама заплетала мне корзинку из кос. Думаю, для Жатвы эта прическа подойдет.
Я нервно сглатываю. Мама. Мамочка. Как бы мне хотелось стать к ней ближе. Стать родной плотью и кровью, а не человеком с формальным наименованием «дочь». То, что нас объединяло – неизменно-крепкая любовь к утенку. То, что заставляло нас подниматься – забота о жизни и безопасности Прим. То, что принудило нас бежать друг от друга – ее кончина.
Мои пальцы переплетают пряди волос так, как тому меня, когда-то учила сестренка. Она заплетала мои волосы, и все время повторяла: «какая ты у меня красивая», «какие у тебя густые волосы», «как же сильно я люблю тебя». Я всегда смеялась над её детским лепетом, а теперь он кажется мне бесценными. Самым дорогим сокровищем, которое осталось у меня от Примроуз Эвердин. Я чувствую дрожь, расходящуюся по телу, но продолжаю заплетать косы. Плету их одна за другой, сворачивая корзинкой на голове. Далия помогает скрепить их заколками. Она слабо улыбается мне и целует в макушку. Они отпускают меня на Жатву с тяжелым сердцем – среди деток
Этан похлопывает удрученную девушку по плечу и принимается за мой макияж. На его лице написана скорбь. Несмотря на то, что он избежал участи трибута, он по-прежнему человек, а значит все человеческое не чуждо ему. Любовь, самоотречение, забота, сострадание. Он не плачет, но его бледное лицо и раскрасневшиеся глаза выдают его с потрохами.
– Этан, – говорю я, и стилист неожиданно вздрагивает, – Мне кажется, мы оба неправильно начали наше знакомство…
Но неожиданно для меня самой он улыбается. Слабой, натянутой, но искренней улыбкой. Я чувствую, как к щекам приливает кровь.
– Что ж. Вы правы, мисс Эвердин.
– Ты так много сделал для меня. Я… спасибо тебе.
Спустя несколько минут, когда работа над моим образом завершена, он вновь улыбается и добавляет:
– Работать с вами – великая честь для меня. Но не только потому, что вы символ Великого Восстания. Все потому, что такой, как Вы больше нет, Китнисс. И Цинна… Он любил вас всем сердцем, точно так же, как теперь я полюбил Вас.
Я вслушиваюсь в гулкое биение своего сердца. Откровение за откровение? Он отплатил мне сполна. Я смотрю на своего стилиста, которого в первую встречу мечтала растерзать, другими глазами. Я счастлива признать, что он нравится мне. Что Этан, по-настоящему хороший человек.
Далия и Фелиция больше не могут сдерживать эмоций и поочередно кидаются мне на шею. Это напоминает мне то, как моя прежняя команда подготовка отправляла меня на Квартальную Бойню. Со слезами и признаниями, с искренними, неожиданно открывшимися чувствами в душе прежде высокомерных капитолийцев. Сестры не плачут, но я чувствую, что сама на грани нервного срыва.
Прежде, чем слезы срываются с моих глаз, я слышу спасительный гулкий стук. Девушки отскакивают от меня, принимая самое стыдливое выражения лица. В дверном проеме показывается Пит. Он прощается с моей командой и впускает в комнату прохладный воздух. За ним входит Джоанна. «Мясорубка из Седьмого» выглядит так, словно всю ночь она провела со слезами на глазах. Серые мешки, кажутся мне черными, губы вытянуты в одну тонкую линию, а глаза старательно избегают моего взгляда. Она, словно не зная, куда ей приткнутся, становится у зеркала напротив меня. Пит нарушает молчание первым:
– Машина заедет за нами через несколько минут. Мы должны быть готовы.
Я слабо киваю, не сводя глаз с Джо. Все происходит слишком стремительно. Будто я наблюдаю за быстроменяющимися кадрами, что переключает монтер-недоучка. Я вижу, как в комнату проникает Энобария и Бити. Он держится от меня и Джо подальше, попросту толпясь у входа. Энобария беседует с Питом, а я по-прежнему нема, как рыба. Могу односложно кивать или монотонно качать головой – но не говорить. Это слишком для меня.
Сколько проходит минут, прежде чем в комнату входит Хеймитч и Эффи, сказать крайне сложно. Никто особо не удивляется, когда в шероховатой, загоревшей ладони ментора, покоится миниатюрная, фарфоровая рука Бряк. Словно так и должно быть. Единственная фраза, брошенная Хеймитчем, которая занимает все мое сознание – «Пора». Руки Пита, что помогают привстать. Хлопок дверей лифта, что закрываются за нами. В последний раз я оборачиваюсь и замечаю угрюмый вид холла Тренировочного Центра. Ни единого луча, прежде яркого солнца. На часах полдень.
На улице под махровый покров пальто проникает леденящий холод ветра. Замечаю, как сильно изменилась прежде солнечная погода – свинцовые тучи охватывают весь небосвод. И лишь на востоке блестит диск солнца – оно будто заходит, умирает на сегодняшний день, хотя на часах по-прежнему полдень.
По всему городу мерцают светящиеся билборды с кроваво-алой надписью «Жатва», под которой развивается флаг Капитолия. Жатва. Жатва. Жатва. Рядом со мной сидит Джоанна. Ее руки сжаты в кулаки, а глаза наблюдают за побелевшими костяшками пальцев. Я накрываю их своей ладонью, и только тогда она поднимает на меня свой почерневший взгляд.