Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е - начало 1930-х годов
Шрифт:
Абсолютная свобода личности, не связанная ни идеологией, ни экономическим принуждением, элитарность, самовоспитание, власть над обществом – эти идеи объединяли разрозненные программы и концепции. Члены «ордена» стремились проникнуть в различные культурные организации, чтобы вести работу по преобразованию общества [478] . Их представители были в Петрограде в Астрономическом институте (наверное, не случайно Брендстед упоминался как «астроном»), в Москве – Институте художественного слова.
478
См.: Сапон В. И. Рыцари Ордена Духа (О нижегородских диссидентах 1920-х годов). Интернет-ресурс http://www.opentextnn.ru/man/?id=396
В письме Брендстеда назван большой, но довольно неоднородный список его знакомых – литераторы-мистики, религиозные философы, строго православные церковные деятели. Сам он, по-видимому, не был глубоко воцерковленным человеком,
В кругу его знакомых немало тех, кто пришел к православной вере от марксистских или леволиберальных взглядов, как о. Валентин Свенцицкий, Олег Поль и др. К ярким представителям религиозной философии с чертами индивидуалистического бунта против любой формы принуждения и «рабства» относится кумир многих молодых людей, в частности Михаила Брендстеда, – Н. А. Бердяев [479] , который серьезно изучал оккультные течения, преодолевая их воздействие, порой весьма тяжелое. Его труды входили, образно говоря, в хрестоматию «тамплиеров», которые заимствовали у него немало своих положений [480] .
479
См. его работу «О рабстве и свободе человека» (Париж, 1939).
480
Бердяев, в частности, писал в статье «Психология русского народа. Душа России», опубликованной в 1915 г.: «Очень характерно, что в русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности. Этого личного закала не создавала русская история. В русском человеке есть мягкотелость, в русском лице нет вырезанного и выточенного профиля» (Бердяев Н. А. Психология русского народа // Судьба России. М., 1990. С. 13).
В начале 1920-х гг. Брендстед вошел в общину о. Романа Медведя при храме свт. Алексия митрополита Московского, располагавшемся в Глинищевском переулке, где, по-видимому, и принял православие.
Общаясь с православными деятелями, М. М. Брендстед не отходил и от своих мистических пристрастий, после смерти Карелина в 1926 г. Брендстед входит в так называемый Карелинский комитет (комитет по увековечению памяти А. А. Карелина, созданный по аналогии с таким же Комитетом Кропоткина).
Много лет спустя Брендстед писал об о. Романе как об одном из «самых лучших и самых достойных московских священников». «Слава о нем распространилась далеко за пределы Москвы. Его изумительная по духовному напряжению и внутренней красоте служба в храме святителя Алексия на Тверской собирала молящихся со всех концов города. Автор этих строк имел большое счастье быть в среде духовных детей этого замечательного священника, учителя и человека. Когда нескольким ближайшим духовным детям и ученикам о. Романа пришлось порвать с ним духовное общение вследствие раскола, то этот разрыв был тяжелой трагедией для обеих сторон» [481] , – писал он.
481
Артемьев М. Два праведника // Хлеб Небесный. 1932. № 7. С. 18.
Кроме М. М. Брендстеда в братстве о. Романа состояли в 1923 г. Валерия Лиорко и Олег Поль. После выхода декларации митрополита Сергия (Страгородского) Олег Поль и Валерия Лиорко стали прихожанами храма свт. Николая на Ильинке (Никола Большой Крест), отделившимся от митрополита Сергия. Как показывал на допросе 25 февраля 1931 г. о. Роман, «из числа отколовшихся от братства был один по профессии учитель, на которого в будущем я думал положиться как на ближайшего помощника в руководстве братством. Это был очень начитанный молодой человек (около 25 л[ет]) по фамилии Поль Олег» [482] .
482
ЦА ФСБ РФ. Д. Р-42304. Л. 34.
В конце 1927 г. М. М. Брендстед посещает храм Никола Большой Крест, настоятелем которого был о. Валентин Свенцицкий. А. А. Тахо-Годи называет Михаила Михайловича духовным сыном о. Измаила Сверчкова.
Отец Измаил произвел на Брендстеда большое впечатление. Михаил Михайлович писал в очерке, опубликованном уже после отъезда из России, «Святая ночь в Москве 1930 года»: «Сравнительно молодой, широко образованный, он происходил из круга академической интеллигенции. Занимая крупный пост в красной армии, он в течение ряда лет не боялся являться в храм в полной форме и скромно стоял всегда на одном месте в полумраке в глубинах притвора. Затем, когда на отворотах его военной куртки появился генеральский “ромб”, он стал показываться в храме в штатском пальто, а вскоре вся паства увидела его в алтаре в священническом облачении и узнала его как отца Измаила. Это был самый любимый священник. Он был еще популярнее, чем Свенцицкий. Его умное и доброе лицо, обрамленное большою и красивою темно-рыжею бородою, так было характерно и так бросалось в глаза, что было совершенно непонятно, как мог он играть двойную роль, продолжая оставаться в красной армии. Днем нередко встречали его в полной красноармейской форме, в “буденовке” на голове, в автомобиле, в обществе чуть не самого Каменева, а вечером он, высокий и стройный, неутомимо служил “вечерню” и исповедовал своих многочисленных духовных чад» [483] .
483
Возрождение. Париж. 1931. 19 апр.
Этот священник и стал духовным отцом М. М. Брендстеда, который оказался в кругу ревностных защитников чистоты церковного курса, противников митрополита Сергия. Отец Измаил, по словам Брендстеда, вместе с Новоселовым и послал его из Москвы в Ленинград для подготовки сборника. Ему было оказано доверие – поручено помогать о. Феодору Андрееву в переписывании церковных документов, собранных М. А. Новоселовым и о. Феодором. Однако Михаил Михайлович, несмотря на влияние новых наставников, продолжал почитать Н. А. Бердяева и, наверное, чтобы угодить философу, пошел на явное нарушение воли арестованного уже Новоселова – вставил в антисергианский сборник упоминавшуюся ранее работу философа.
М. А. Новоселов на допросе 2 июня 1931 г. дал такие показания, записанные следователем: «…Берстстедт (думаю, что фамилия искажена специально. – О. К.) перед поездкой в Ленинград в 1928 г. просил у меня адрес Дмитрия Гдовского, а так как я адреса Дмитрия Гдовского не знал, то я ему дал адрес Феодора Андреева. Сказав при этом, что адрес Дмитрия он может узнать через Андреева. Кроме встречи Берстстедта в церкви Николая Большой Крест, я один раз, в том же 1928 г., был на квартире у него в Москве, где-то около Красно-Пресненской заставы, близ церкви Георгия. Заходил я к нему домой на чашку чая. Разговоры с ним вел на тему о его работе, как кооператора. <…> Ни о каких связях с иностранными консульствами в СССР Берстстедт мне не говорил, и были ли у него такие связи, я не знаю. Насколько мне помнится, никаких поручений к Дмитрию или к Андрееву я Берстстедту не давал. Как ничего не поручал вообще, Берстстед[у] по церковным или другим каким-либо делам» [484] . Подпись М. Новоселова написана нетвердой рукой.
484
ЦА ФСБ РФ. Д. Н-7377. Т. 11. Л. 165.
На другой день 3 июня его спрашивают о том же. Он утверждает категорически, что никаких предложений или разговоров по вопросу пересылки сведений за границу и получения оных из-за границы не было [485] .
Следователи бросились искать неизвестного им «астронома». 11 марта 1931 г. в Ленинград из Секретного отдела ОГПУ посылается циркулярная записка о том, как надо вести следствие. В ней говорится: «Переходя к конкретным указаниям, считаем необходимым прежде всего обратить внимание на возможности вскрытия связей организации с заграницей, которые у Вас имеются». Коснувшись деятельности «польского шпиона» Косткевича и «попа Жураковского» в Киеве, начальство Секретного отдела (Агранов, Тучков и Полянский) сосредоточили свое внимание на контактах деятелей Москвы и Ленинграда с заграницей, – в частности, говорилось, что «надо включить в следствие попа Советова. Полезно было бы его завербовать. Он очень осведомленный о деятельности организации человек и может быть полезен в деле розыска “Астронома”, предлагавшего связь с консульствами» [486] .
485
Там же. Л. 167.
486
Там же. Т 6. Л. 162.
Однако именуемый «астрономом» Брендстед уже в 1930 г. оказался во Франции.
Цель, ради которой М. М. Бренстед вывез церковные документы за рубеж, представляет собой загадку. С одной стороны, сборник отчасти готовился для заграницы. С другой – некоторые обстоятельства вызывали у эмигрантских деятелей серьезные сомнения в искренности намерений Михайла Михайловича.
Причиной было то, что вместе с церковными материалами были вывезены и некоторые литературные рукописи. В частности, машинописная копия пьесы Л. Н. Гумилева «Отравленная туника». Некоторые представители эмиграции подозревали, что М. М. Брендстед связан с советской разведкой.
Попав за границу, Брендстед часто встречается с Н. А. Бердяевым, пишет статьи в журналы «Современные записки», «Возрождение» и другие органы печати под псевдонимом М. Артемьев. Ему принадлежит ряд интересных, но, к сожалению, порой содержащих не совсем точную информацию очерков о Церкви в СССР. Он проявляет незаурядную осведомленность о положении нелегальных групп в России, сообщает сведения об арестах своих знакомых. Пример его статьи: «Каким-то безвестным монахом в глухом местечке центральной России в глубокой тайне изданы 6 экземпляров “Сборника” этих документов, содержащих свыше 200 документов на 500 страницах большого формата, преимущественно направленных против митрополита Сергия» [487] .
487
Артемьев М. Тайная подпольная литература в Сов. России // Рассвет. 1930. № 233.