Голоса надежды

Карюк Виктория

— Постойте, — сказала она. — Пожалуйста, если можно, дайте ваш адрес, я вам напишу, может быть.

Я удивился, но адрес дал. Просто я уже знал, чем заканчивается этот санаторный обмен адресами перед отъездом. Никто никому не пишет, адрес благополучно теряется, и все.

Я у нее адреса не взял.

Когда пришло первое письмо от этой… Многоточие все поняли, я думаю, хотя в слове не три буквы, а немного больше.

Так вот, когда пришло первое письмо — не знаю, почему я его распечатала.

На конверте наш адрес, почерк незнакомый. Обратный адрес: Псков.

Интересно.

Конечно, у нас с мужем не было каких-то особенных тайн друг от друга, и я все равно бы узнала потом, что в письме, но… Оно пахло духами, и я распечатала.

«Когда мы с вами были в санатории…».

Так,

понятно. Санаторская интрижка. Пара–тройка ночей в душном номере (ну, в палате), жена–стерва, муж–сволочь.

Я тоже ездила в отпуск одна, мы давно уже не ездили вдвоем, и сюжет был мне знаком. Правда, ^я не злоупотребляла. Со мной это было раза два, и разумеется, никаких адресов и переписки.

Дальше там, в письме, вообще была какая-то ^ерунда, что-то про какое-то ущелье (видно, ездили вместе), и прочая чепуха. Что-то непонятное.

Я сунула письмо в ящик стола и забыла о нем.

Да нет, хотела отдать мужу, честное слово, но забыла.

Письмо-то ерундовское, ничего серьезного.

Забыла, в общем, и все.

А через месяц пришло следующее. И на конверте опять обратный адрес: Псков, ул., д.

«Вы не ответили на мое письмо, а я снова пишу вам…»

И опять всякая чепуха; о том, как она живет (неважно, судя по всему, одинока, вероятно, мужа нет, и всякий вздор в голове: фильмы, книжки, концерты…). Ну, это-то, книжки–концерты, как у всех одиноких, что же им еще и делать.

Тут уж меня зло взяло, со вторым письмом: «Это твои проблемы, чего с ними соваться к чужому тебе человеку, женатому…».

О «ночах» санаторских в ее письмах, кстати, не было.

Так чего же ей нужно?

Второе письмо я тоже не показала и решила написать ей, чтоб она не трудилась больше и денег на конверты не тратила.

А потом мне стало интересно: а третье письмо она напишет? А четвертое?

С работы я приходила раньше мужа — почту брала я, и потому особенно не волновалась.

Она написала третье письмо, написала четвертое, пятое…

У меня возникло такое впечатление, что ей просто не с кем поговорить, вот она и пишет. А то, что не отвечают — ей даже лучше, удобнее: ответ мог бы ей не понравиться, а так…

Пиши что хочешь, изливай душу, и все такое.

Почему только она выбрала именно моего мужа, было непонятно. В нем ведь от романтики какой бы то ни было ничего нет и никогда не было, скучный тип. Правда, муж. А своя рогожа, как известно, чужой рожи дороже.

В общем, писем я не показывала, складывала их на дно ящика в столе, среди газет, и все. Всего пришло шесть писем.

Почему я их не выбросила, не знаю.

Просто так. Иногда доставала их из ящика и читала. Кое-что интересное было.

В общем, сама не знаю, почему не выбросила. Только не для того, чтоб мужа в них харей ткнуть. Во что ткнуть — у меня всегда найдется, а письма… Просто так.

Тот день вообще был какой-то странный. Утром _со мной поздоровался незнакомый парень, еще и улыбнулся при этом. Потом я нашел на тротуаре десять тысяч (бумажку), потом хлынул дождь, я вымок, и тут же дождь прекратился.

Подошел к киоску купить сигарет, и вдруг за спиной еще раз:

«Здравствуйте».

«Здравствуйте…» «Как поживаете…» «Какими судьбами у нас…»

И вдруг (снова вдруг, в этот день все было вдруг):

— Как вам мои письма?

— Какие письма? Я ничего не получал.

Снова отсутствующий взгляд, вроде задумалась.

— Я написала вам несколько писем. Так, ничего серьезного, но странно… Странно, что вы не получили. А ваш адрес… — она произнесла адрес.

— Да, но… Но я ничего не получал.

Она посмотрела на небо.

— Опять будет дождь.

Я тоже посмотрел.

— Возможно. Я не понял с письмами.

Она поднимается на носки, тянется ко мне, на меня обрушивается смесь воздуха, запаха дождя и духов с привкусом горечи, целует меня в щеку, едва коснувшись губами:

— Всего доброго.

Она поворачивается и уходит.

А я стою, как дурак, у киоска, смотрю ей ошарашенно вслед, и прохожие натыкаются на меня и толкают плечами.

«Всего доброго…».

Июнь 1996 года

г. Краснодар.

Валентина АРТЮХИНА 

* * *

В магазине игрушек — Среди плюшевых мишек и погремушек — Она покупала мужчин. На то была сотня причин. Она приходила сюда каждый вечер, Она усмехалась: праздник не вечен, Она выбирала тщательно, долго, И старомодное чувство долга Не покидало лицо в морщинах — Она знала толк в настоящих мужчинах. Она приносила мужчин домой, Садила их в кресла, кофе варила, С гранью кокетства им говорила, Что любит кофе и апельсины. Из кресел ей улыбались мужчины. А потом, сладко зевнув, На бочок повернув, Пела им колыбельную песню. Тихо–мирно мужчины спали. И в порыве странной печали Она подходила к окну. Она любила смотреть на танец дождя, И мокрые капли стирали ей слезы. В голове рождались угрозы И медленно шли ко дну. А утром она поднимала мужчин с кровати, Им объясняла логичность понятий, Потом целовала в холодные губы, Стараясь казаться несколько грубой И бросала их в печку. Мужчины горели. Поначалу огонь тлел еле–еле, Но потом разгорался — сгорали мужчины. И довольно кривились на лбу морщины. Она собирала пепел, Пускала на ветер. Затем мыла руки и шла на работу. Должно быть, мужчины — лекарство от скуки, Способ излишней заботы. Но вечером, нанеся яркий грим, Она снова придет в магазин Детских игрушек — Плюшевых мишек и погремушек. На то будет сотня причин. Она придет выбирать мужчин…

* * *

И город в ночной тишине Был мирно уснувшим зверем. Тогда показалось мне, Что в доме не заперты двери. Что, не постучась, вошел Герой из забытой сказки. Присел за письменный стол. Лицо свое скрыл под маской. И стало вдруг странно на миг — Пыталась я вспомнить имя. А в памяти шелест книг И взгляд — безоблачно синий. Рукой теребила прядь Волос непокорно–рыжих. И жизнь повернулась вспять, И прошлое стало ближе. Я имя шепнула в ночь. Ошиблась. Скрипнули двери. Гордо уходит прочь Герой. Кто мне сможет помочь Смириться с чувством потери?..