Голоса прошлого
Шрифт:
Я сознательно не хотела смотреть в будущее. Я сознательно не хотела подглядывать, сколько там нам обоим отмерено. Заданное значение судьбы, док Хименес? В реактор его.
Здесь и сейчас мы вместе. Дальше…
Оно не имело никакого значения, это самое «дальше».
Здесь и сейчас – никакого.
***
– Брось её.
Голос звучит непреложным приказом. Белые волосы треплет ветер, в светлых глазах – злая сталь. Спину так и тянет согнуться покорно.
– Не брошу, – упрямство звенит натянутой струной. – Она же слепая. Пропадёт одна.
– Гнилое семя гнилого корня. Брось!
– Нет!
Предмет спора, слепая девочка по имени Листик, внезапно находит в себе гордость:
– Сама уйду!
Вскакивает, бежит наугад, цепляется за корни, падает, встаёт, бежит снова…
– Ли– истииик! Сто– ой!
Беловолосая женщина хватает за плечо, пальцы у неё железные, на плече обязательно вскочит синяк. Не глядя отмахнуться тем невидимым, что приходило само в моменты сильного чувства…
– Листик! Листик, вернись!
Листик убежала недалеко. Небольшое озеро под корнями дерева остановило её: Листик боялась воды. Откуда возник страх, сама не помнила или не умела рассказать. Но воды она боялась. И теперь сидела, привалившись к толстому корню, и разноцветные волосы из рассыпавшейся косы укрывали её диковинным одеялом. Листик не плакала, плакать ей было нечем: под плотно сомкнутыми веками не угадывалось даже намёка на глазные яблоки. Листик родилась слепой…
– И я убежала тоже. Не брошу тебя!
– Сама слышала: гнилое семя. Это я. Уходи.
– Не уйду. Не брошу! Ветер не найдёт нас. Она здесь чужая. Мы – нет.
– Уходи!
– Нет.
Присесть рядом, обнять. Листик ткнулась лицом в ладони. Ей страшно оставаться одной, и она рада, что не осталась одна. Всё– таки рада.
Лес шумит над головой. Роняют мерцающие капли мягкого жёлтого света цветы, растущие из корней. Поверхность воды рябит меленькими скобками золотых бликов. Скоро Листик сможет увидеть всё своими глазами. И цветы, и воду, и собственные руки. Если веришь и если любишь, сбывается всё.
Ветер вернулась. Вернулась смертью: попробуй, найди двух маленьких девчонок в родном для них лесу. Но если выжечь лес дотла… Единственное уцелевшее дерево выдаст их прямо в ладони.
Выжженная, спёкшаяся в чёрную стеклянистую массу земля. Узконосые машины врага. Сам враг – быстрые, низкорослые солдаты в броне. Страшно смотреть, как они двигаются.
– Ненавижу тебя, Ветер! Ненавижу!
За спиной – жёлтые цветы родного дерева. И Листик.
Ненависть – сильное чувство. Женщина по имени Ветер крепка и не знает жалости, но где ей устоять против невидимого? Им всем не устоять. Не устоять…
***
Я вскинулась в холодном поту, не вполне соображая, где я и кто я. Вывернутая реальность сна не желала отпускать. Меня обняли за плечи, дунули в ухо, сразу стало щекотно и смешно … С языка едва не сорвалось родное имя. Вовремя прикусила, и тут же удивилась, что за осторожности, зачем? Разве может быть со мной кто– то ещё кроме Артёма?..
– Дурной сон?
– Да.
То же удивление, только в профиль: почему со мной кто– то другой?.. И только потом пришло понимание, почему. И что этот кто– то – не другой. И что…
– Расскажи. Тогда не сбудется.
Я подалась назад, положила голову Игорю на плечо. С ним можно было позволить себе быть беззащитной. Давнее, давно забытое ощущение. Как в детстве, в том далёком рыбацком посёлке, у приёмной семьи, ставшей родной на короткие четыре года…
– Там нечему сбываться, это из прошлого, – объяснила я. Подумала немного, и добавила: – Соппат. Я… почти ничего не помню. Но иногда… снится всякое.
– Ментокоррекция, – сочувственно выговорил Игорь. – Понимаю.
Я кивнула, не вдаваясь в подробности. Подробности ему известны. Они в моём личном деле, Игорь Огнев его, конечно же, читал. Что со мной сотворили и как это лечили, чем пришлось пожертвовать. Детской памятью о первых десяти годах жизни в том числе. Я попала на Соппат в годовалом возрасте и к моменту освобождения ничего уже не помнила о своих родителях или о другой родне, если была. А нести в себе всё то дерьмо, что пришлось там пережить… Увольте.
Не стало у меня этой памяти, и хорошо.
– Я был на Соппате, – задумчиво выговорил Игорь. – Мерзкая планета. Там был дикий, агрессивный, совершенно невменяемый Лес...
– И? – спросила я. – Что вы с ним сделали?..
– Сожгли, что же ещё… Но мне запомнилось одно дерево. Оно спаслось благодаря прятавшимся под ним детям– психокинетикам… Как эти дети там оказались, не знаю… сбежали, наверное, когда началась заваруха… И это дерево, единственное уцелевшее, торчало посреди выжженной в хлам равнины.
Перед глазами как вживую встало гигантское дерево с опалённой кроной, выжженная, спёкшаяся в стеклянистую чёрную массу земля… зеленовато– серое небо… страшный ветер, бьющий в лицо… и кислый привкус радиации на губах. Кожа подёрнулась гусиными пупырышами озноба.
Смех и весёлая возня умерли, едва начавшись.
– Что с тобой, Энн? – встревожено спросил Игорь?
Он, пирокинетик, так тонко чувствовал мои эмоции… Как телепат.
– Знаешь… – сказала я. – Кажется, именно это дерево мне снилось недавно.
– Покажи.
– Как? Ты же не телепат, Игорь.
– Линза, Энн. Линза, – он нетерпеливо прищёлкнул пальцами, подсказывая мне жест.
Линза. Этим приёмом мы пользовались, когда хотели показать картинку нетелепатам. Просто плёнка психокинетического поля, на которую наводится проекция мыслеобраза. Умение несложное, всех психокинетиков учат этому ещё в нежном возрасте.