Голоса с улицы
Шрифт:
– Я был на вашем выступлении, – сказал Хедли.
Тонкие губы Бекхайма зашевелились и слабо дернулись: нервный спазм – то ли улыбка, то ли гримаса.
– Где? – спросил он.
– В Сидер-Гроувс. В прошлом месяце.
Бекхайм кривовато кивнул.
– Ах, да, – он неуверенно отошел от Хедли, отпустив его руку. – Вы приехали с мисс Фрейзьер?
Бекхайм и Марша удалились вдвоем в угол комнаты, и Бекхайм негромко, быстро заговорил с ней. Сначала Хедли подумал, что они обсуждают его, что Бекхайм расспрашивает Маршу о нем и его присутствии. Но затем Хедли понял, что Бекхайм не виделся с ней некоторое время и теперь делился информацией на общие темы,
В замешательстве и напряжении он стал бесцельно бродить по комнате, засунув руки карманы, ничего не делая и просто дожидаясь – не подсматривая и не прислушиваясь. Наконец, покачнувшись, Хедли рухнул на голливудскую кровать и вытащил сигареты. Пока он подкуривал трясущимися руками, в гостиную снова вошла Марша, властно улыбаясь бескровными губами и протягивая руки за двумя бокалами виски.
– Отнесу обратно, – бодро сказала она. – Тед попросил.
Она вышла и забрала с собой напитки. С кухни доносился оживленный шум. Неясно вырисовывавшийся огромный и темный силуэт Бекхайма то и дело пересекал дверной проем: когда он на время заслонял свет, Хедли непроизвольно поднимал взгляд. Бекхайм снял свой темный пиджак и перебросил его через руку, оставшись в голубой рубашке и черном галстуке. Манжеты были сильно обтрепаны. Под мышками – большие темные полумесяцы пота. Без пиджака Бекхайм казался еще сутулее. Схватившись за подбородок и что-то бормоча, он шагал взад-вперед: взглянул раз на Хедли, слегка улыбнулся и снова отвернул голову.
Они вышли из кухни вместе, словно пара, но при этом не касались друг друга, глубоко погруженные в раздумья.
– Извините, – сказал Бекхайм, отвлекшись о того, что они вдвоем обсуждали. – Дела Общества… ничего интересного. Мы не нарочно оставили вас одного.
К Бекхайму вернулся озабоченный вид. Его слова явно не были спонтанной репликой, а, напротив, старательно взвешенным, почти официальным заявлением.
– Ничего страшного, – хрипло буркнул Хедли, неуклюже вставая и поворачиваясь к ним. Он дрожал, и казалось, что теперь Бекхайм действительно обращался к нему. Бекхайм наконец-то его заметил: Хедли завладел вниманием этого человека.
– Сядьте, – старик любезно указал на кровать, и все трое сели. Напряжение немного спало, и Хедли нервно осклабился.
– Кофе на плите, – едва слышно сказала Марша отрешенным, застенчивым голосом. Сидела она с натянутым, важным видом, больше не нервничала и стала молчаливой, покорной, внимательной, словно хорошо вышколенный ребенок. – Выпьем его с песочным печеньем. Через пару минут.
Бекхайм положил на колени огромные черные руки. Как и волосы, его ногти были серыми, светлыми и почти прозрачными. Под ними, словно под водой, виднелась черная плоть.
– Вы живете в Сидер-Гроувс? – спросил Бекхайм низким, сиплым голосом без какого-либо расового или областного акцента. Его голос не отличался никакими особенностями: не считая глубины и непривычно низкого тембра, это был обычный мужской голос. Бекхайм говорил запросто: на краткий миг, крошечный отрезок времени, вычлененный из бесконечного потока, Хедли ощутил близость с ним.
– Да, – сказал Хедли, – я живу там с женой.
Он почувствовал и оценил дружелюбное расположение этого человека. Но вместе с тем Хедли знал, что внимание Бекхайма напускное, что в любой момент оно может исчезнуть и больше не восстановиться.
– У вас есть дети? – спросил Бекхайм.
– Да,
– Как давно вы женаты?
– Несколько лет, – в ту минуту он не мог сказать точнее.
– Каков ваш род занятий?
– Я продавец, – нехотя, с дрожью в голосе признался Хедли. – Телевизоры.
Бекхайм задумался, взглянул на Маршу с загадочным видом, а затем спросил:
– Вы ходите в церковь?
Хедли с большим трудом сознался:
– Нет, не хожу.
– К какому вероисповеданию относится ваша семья?
– Протестанты.
Бекхайм мягко, понимающе улыбнулся.
– Все мы протестанты, мистер Хедли. Я имел в виду, к какой протестантской конфессии принадлежит ваша семья?
– Не знаю. Какие-то конгрегационалисты [34] .
– Модернисты?
– Да.
Через минуту Бекхайм спросил:
– Вы приехали сюда, чтобы встретиться со мной?
34
Конгрегационалисты (и ндепенденты) – левая ветвь английского кальвинизма, утверждавшая автономию каждой приходской общины. Появилась ок. 1580 г. в результате раскола с пресвитерианами.
– Да, – ответил Хедли, пытаясь вложить в это слово все свои чувства – пытаясь показать, как это важно для него.
– Зачем?
Хедли разинул рот, но не нашелся, что сказать. Чувства были столь сильными, что он сумел лишь безмолвно покачать головой.
Не спуская глаз с Хедли, чернокожий великан тихо спросил:
– Вы больны, мистер Хедли?
Хедли радостно поспешил ответить:
– Да, очень болен.
Дрожа от страха, он уставился в пол.
– Смертельно больны?
– Да, – выдавил он из себя, энергично кивнув.
Бекхайм опустил свои тонкие губы.
– Все мы смертельно больны, мистер Хедли. Это великая болезнь, и все мы тяжело ею поражены.
– Да, – горячо согласился Хедли, переполняемый эмоциями. Ему казалось, что он сейчас расплачется. Хедли не мог оторвать взгляд от пола: молча, неподвижно сидел, сжимая кулаки, а по затылку градом катился пот. В комнате было темно: ничего не шевелилось, ничего не происходило.
– Вы хотите выздороветь? – вскоре спросил Бекхайм.
– Да.
– Очень сильно?
– Да, очень сильно.
В горле у Хедли саднило, он весь трепетал от малодушного страха. С одной стороны, ему казалось, что он совершает некий жуткий формальный ритуал, представляющий собой форму без содержания. Но, с другой стороны, произнесенные слова обладали огромным смыслом, и от всего сказанного его захлестывали эмоции. Ответные слова и фразы Хедли исходили из глубины души, но в то же время они отличались вневременной объективностью.
Хедли хотелось, чтобы слова обрели смысл, он сам пожелал их принять, и вскоре ощущение ритуальности померкло, хотя полностью и не исчезло. Пока он сидел напротив Бекхайма, одна половина его мозга оставалась в стороне, словно холодный и беспристрастный наблюдатель, довольный и беспощадно циничный. Эта половина вызывала у него отвращение, но он не мог ее отсечь. Для этой половины Стюарт Хедли и чернокожий исполин были нелепыми, гротескными марионетками, которые несуразно плясали и жестикулировали. Эта часть его мозга начала тихонько смеяться, но сам он все так же сидел, слушая и отвечая.