Голоса с улицы
Шрифт:
– Я сверну у Сан-Матео.
Некоторое время они ехали молча. Наконец Хедли спросил:
– Откуда он родом?
– Бекхайм? Он родился в Алабаме – я же вам говорила.
– Я не предполагал, что он такой старый.
– Не такой уж он и старый. Просто уставший… Он столько всего сделал, – Марша с любопытством повернулась к нему. – Что вы о нем думаете?
– Трудно сказать, – Хедли почувствовал, что ее волнует его реакция и она не обретет уверенность, пока не узнает о его ощущениях: казалось, Марша тоже еще до конца не определилась.
– Вы… разочарованы? – спросила она.
– Нет. Разумеется,
Хедли сердито посмотрел в окно на темную сельскую местность за автострадой. Кое-где светились неоновые вывески. Ночное небо было темно-фиолетовым. Порывисто мерцали немногочисленные звезды, а сзади уже ложился туман. Хедли опустил стекло, и его тотчас овеял теплый ночной ветер. Свежий ветерок приносил запахи прокалившихся на солнце полей и покосившихся деревянных заборов.
Интересно, увидится ли он с Бекхаймом когда-нибудь еще? Слова негра перемешались в мозгу и стерлись из памяти, когда Хедли попытался их вспомнить. Что же Бекхайм на самом деле сказал? Что он имел в виду? Хедли потрогал свой бумажник: там лежала членская карточка, но что это означало?
Карточка лежала у груди, словно семя, посеянное рядом с его плотью. Согретое его телом, возможно, оно пустит корни и прорастет. Возможно, карточка была живой. Бекхайм зарыл ее в тело Хедли, а Хедли принял ее – к худу или к добру, что бы это ни значило. Вот и все, к чему привела их встреча: тонкая синяя картонная карточка. Членство в Обществе, купленное за один доллар пятьдесят центов – такое же, как у тысяч других: рабочих и негров, низших слоев городского и пригородного населения. Как и у всякой непутевой, недовольной шушеры и всевозможных психов. Уэйкфилд наверняка носил точно такую же карточку. Да и Марша, сидевшая рядом с Хедли за рулем: наверное, твердая картонка лежала у нее где-то в сумочке. Только она уже перестала быть твердой: ее выдали так давно, что теперь она размякла и запачкалась.
Женщина сидела, вцепившись правой рукой в руль, а левую положив на бортик открытого окна. Она откинулась на сиденье и задрала подбородок: ветер ерошил рыжеватые волосы и развевал полы замшевой куртки. Неожиданно Марша повернулась и улыбнулась Хедли, обнажив белые, ровные зубы в слабом свете натриевых ламп.
– Как хорошо, – сказала она. – Ветер, и движение. Она так плавно идет… Будто летишь по воздуху, – Марша нажала педаль акселератора, и машина буквально поплыла над кочками и ухабами. Шума двигателя совсем не было слышно – лишь рев ветра, который врывался в кабину, обдувая мужчину и женщину. Вскоре натриевые лампы закончились, и на автостраде стало темно. Машин теперь поубавилось. Марша подалась вперед и выключила приборную доску. Светящиеся цифры, буквы и круговые шкалы угасли: кабина прогрузилась в полную темноту. Лишь охваченный передними фарами полукруг оранжево брезжил в летней ночи.
Чувствуя, как постепенно нарастает скорость машины, Хедли закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Он чуял под собой грозный гул движения и, даже ничего не видя, понимал, что машина несется слишком быстро. Но никаких других автомобилей на дороге не было: во всем мире не осталось больше ничего, кроме
Хедли рассеянно подумал: ко всем ли Бекхайм проявлял такое же любопытство, как к нему? Он прощупывал и подначивал каждого, кто попадал в его поле зрения? Мысли Хедли спутались. Наверное, он вызвал у Бекхайма особый интерес… Вручение карточки, возможно, имело очень большое значение. То был знак. Хедли мог спросить Маршу, насколько это распространено. Бекхайм выделил его… Хедли зевнул и расслабился. Он избранный. В туманной путанице мыслей ненадолго всплыл образ Бекхайма – большого и грузного, в очках с черной роговой оправой, с закатанными рукавами. В теплом ночном воздухе Хедли учуял присутствие чернокожего, словно стелившаяся по полям и дорогам летняя дымка была испариной, выступавшей на древнем черном теле.
Открыв глаза, Стюарт увидел протяженную горную гряду справа от автострады. Машина устремлялась ей навстречу. В складках холмов померещились черты Бекхайма: его нос и лоб, тонкие губы. Часть гряды напоминала его тяжелую челюсть и подбородок. Бекхайм окружал со всех сторон – приятная, утешительная мысль. Хедли мог протянуть руку в открытое окно, в ночную темень, и дотронуться до Бекхайма. Поднять ее вверх и прикоснуться к темной, ороговевшей щеке. Провести пальцами по бугристым скулам, по высоким холмам стариковских бровей.
Машина с резким толчком затормозила. Хедли непроизвольно выпрямился на сиденье, «студебекер» остановился, и Марша выключила зажигание. Стюарт заснул: длинная горная гряда закончилась, и они успели съехать с автострады. Вокруг царила мертвая тишина. Ветер утих. Ни шевеления, ни звука – лишь вдалеке еле слышно стрекотали сверчки, да изредка негромко шелестели ближайшие заросли.
– Где мы? – пробормотал Хедли, встряхнувшись и собираясь с мыслями. – Который час?
– Около полуночи, – Марша чиркнула в темноте спичкой, которая на миг вспыхнула, после чего загорелся неяркий красный огонек сигареты.
– Где мы? – повторил вопрос Хедли. Он не видел ничего за окнами машины – лишь очертания кустов да усыпанную камнями дорогу. Справа маячило что-то расплывчатое и непрозрачное – возможно, здание. Видимо, они находились за городом, на открытой местности. Ему совсем не понравилась эта обстановка.
– Мы почти приехали, – успокоила его Марша. – Осталось около мили. Вы заснули.
Хедли достал из кармана смятую пачку сигарет и перегнулся к Марше за огоньком.
– Знаю. Меня измотала эта история с Бекхаймом.
В темноте горели две сигареты. Хедли глубоко затянулся, положив руку на спинку ее сиденья, впитывая исходившие от Марши свет и тепло. Едкий запах дыма смешивался с ароматом ее волос и кожи: он представил ее рядом – невидимую, но живую, и когда Марша подалась вперед, они соприкоснулись лбами.
– Спасибо, – сказал Хедли, отодвигаясь. Его грудную клетку сжало каким-то тугим обручем: Стюарт задышал осторожно и медленно, стараясь успокоиться.
Через минуту Марша сказала:
– Достаньте бокал – в бардачке есть один.