Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
— Вы были в комнате над залом? — вспомнил Аркадий. — Я видел в окнах свет лампы.
— Чепуха! С чего бы мне туда идти! Мы уединились в моей комнате. Где же еще?
Комната Николая была угловой. Одним окном она выходила на улицу, вторым смотрела в сад. А над залом была опочивальня родителей Николая. Кто-то еще был наверху. Не то чтоб это многое меняло… Однако картину стоило бы представлять в целостности.
— А кто там тогда был?
— Да мне-то какая разница! — голос из-за двери был полон отчаянья.
Казалось, еще немного и Ники разрыдается. Разговаривать далее смысла не имело.
— Я пойду и осмотрюсь. И, Николай…
— Что?
— Пока не сбегайте. Может, все уладится.
По той же лестнице Аркадий поднялся на второй этаж, заглянул в комнату Николая. Постель была смята, но не то чтоб сильно. Видимо дело дошло где-то до страстных поцелуев, и нежных, хотя и крепких объятий. Зато в родительской спальне супружеское ложе пострадало куда сильнее. Покрывало с простынями были смяты, сдвинуты и обнажили матрас, подушки словно разбросало взрывом. Одна думочка и вовсе оказалась на полу. Аркадий задумчиво нагнулся и поднял ее. На мгновение ему показалось, что он видит на полу какие-то искорки. Позже понял: это звезды, которые отражались в стекле оброненных кем-то очков.
Хотя, отчего кем-то?… Он знал эти очки.
— Ваше Высокоблагословение?
— Да, сын мой…
— Можно вас на несколько слов?…
— Нельзя ли попозже?…
— Я прошу прощения, но думаю, что нельзя.
Отец Афанасий неглубоко поклонился собеседнику, всем своим видом изображая сожаление о прерванной беседе. Но что поделать: такое поколение нынче растет…
Когда отошли, из кармана сюртука Аркадий достал очки.
— Где вы их нашли? — удивился батюшка.
Его лицо заискрилось радостью — порядочные очки в этакой глубинке достать было непросто. Но когда Аркадий лишь глазами указала на потолок, радость словно срезало: уж лучше бы эти очки никогда не находились.
Аркадий держал очки в руке, но отец Афанасий не торопился их брать. Он по-отечески обнял юношу за плечи, и повел в сторону и в тишину.
— Я не знаю, что думать, — признался Аркадий честно.
До сей ночи он считал протоирея человеком чистейшим в уезде. Но уж такова была эта ночь — слишком много в ней рушилось.
— Плоть человеческая слаба для соблазна. И что досадно — недостаточно немощна.
— Вы откланялись, отъехали со двора. Переехали на соседнюю улицу, прошли по подворотням, вернулись через заднюю калитку.
Батюшка печально кивнул.
— Это, видимо, самый несчастный день в жизни нашего городничего… Если бы он знал… — Аркадий размышлял вслух.
— Да он и так знает… — и, видя удивленный взгляд Аркадия, батюшка торопливо пояснил. — Постойте, ты думаешь, что я был с Варварой Матвеевной? Нет, что ты… Твой батюшка был человеком порядочным, думаю тебе я могу тоже довериться… Это моя еще отроческая любовь. Да только родители ее другого жениха выбрали… Я, может, и постриг принял, дабы унять сей соблазн. Рязанины об этом знали, и иногда, предоставляли нам свое гостеприимство для свиданий.
— Вы ничего не слышали, не видели? Может быть Николая? Его даму?…
Старик печально улыбнулся:
— Видно сразу, сын мой, что истинно вы влюблены не были. Ибо иначе знали бы — в такие минуты — затруби трубы Страшного Суда, вы бы от них отмахнулись.
— Но выстрел вы все же услыхали.
— Ну да. Затем выглянул в окно, увидал — что-то случилось. Решил, что мне будет лучше ретироваться. Я спустился по задней лестнице, к черному входу. Оттуда бежал к калитке…
— …Потому, когда послали к вам коляску, то найти не могли. Вы еще не вернулись… Кажется, я видел вашу рясу, когда побежал на крик в сад.
— Возможно. Я вас не видел. Лишь чуть не налетел на Рязанина — он входил в нужник. Он вошел, а я мимо — хотя чуть не растянулся на грязи…
В самом деле — лужа там стояла постоянно. Чуть поодаль от уборной стояла похожая дощатая будка — душ. Колодезную воду натаскивали в жестяную бочку, поставленную наверху. Бочка была выкрашена в черный цвет, и в иной ясный день вода в ней нагревалась до состояния кипятка. Под этим душем домочадцы мылись летом чуть не каждый день. Вода с обмылками стекала в выгребную яму, поскольку Варвара Матвеевна полагала грязную воду опасной для растений, которые любила чуть не больше чем мужа. Но канавка, что вилась в выгребную яму, то и дело засорялась, зарастала травой, и около нужника то и дело возникала лужа.
— А ваша… — спросил Аркадий. — Спутница ничего не заметила?…
— Давайте о ней забудем. Она видела ровно то же, что видел я.
Аркадий поморщился. В самом деле — от мужского благородства уже сводит скулу, а женщины — сугубо ни причем.
Казалось странным, что из четырех человек, находящихся наверху, никто друг друга не видал. Впрочем, батюшка спустился по черной лесенке, Николай, видимо же, использовал ближайшую к своей комнате — парадную. Еще могли встретить друг друга женщины.
— Простите, но я все же должен узнать имя вашой…
— Нет, это никак не возможно! Что вы от нее хотите? Желаете оправдать своего друга? Хотите, я скажу, что во время убийства ваш друг был у меня на исповеди! Или, что я видел его в другом месте! Что вам надо от меня — скажите…
Святой отец почти молил юношу и тот почти поддался соблазну закончить все хоть как-то. Останавливало то, что это будет неправда, то, что ответ будет неверным. Так двоечники подгоняют решение под известный верный итог. А он-то верного ответа не знает, лишь что-то полагает правильным, верным.
— Подождите… — вспомнил нечто Аркадий. — Вы же говорили, что видали генерала Рязанина у нужника. Так отчего вы удивились, увидав его живы?
— Так вас же поймешь! Я слышал выстрел, а мне сказали, что генерала зарезали! Опять же вы меж собой крутили нож!
Да, действительно выстрел плохо вязался с ножом. В каменоломнях тоже кто-то стрелял помимо штабс-ротмистра, но убит тот оказался все же ножом. Однако же в саду выстрел казался совершенно лишним. Если генерал зарезан — то зачем же стрелять? Чтоб привлечь внимание? Что было сначала? Выстрел или убийство? Вероятно, выстрел бы насторожил бы абреков, разбудил, всполошил графа.