Голубой молоточек
Шрифт:
— У каждого есть будущее, Фред.
Эти слова прозвучали не слишком убедительно даже для меня. Будущее часто оказывалось жутким, и, возможно, в случае с Фредом так и должно было произойти. Он съежился, словно придавленный тяжестью угрожающей ему опасности.
— Наибольшую глупость ты совершил, взяв с собой Дорис.
— Знаю. Но она хотела ехать со мной.
— Зачем?
— Чтобы увидеть Милдред Мид, если бы мне удалось ее найти... Вы же знаете, что эта женщина была главной причиной семейных неурядиц родителей Дорис. Мне казалось, что будет хорошо, если Дорис с ней поговорит,
Я понимал. Подобно другим беспомощным и растерянным глупцам, Фреду было необходимо помогать людям, лечить их при помощи психотерапии, даже если их это могло сломать. Сейчас, пожалуй, он сам как никто нуждался в помощи. «Будь осторожен, — сказал я себе, — сейчас ты сам возомнишь себя психотерапевтом и начнешь помогать Фреду. Оглянись на свою собственную жизнь, Арчер!»
Но оглядываться мне и вовсе не хотелось. Объектом моих исследований и участия были другие: забитые люди в меблированных комнатах, стареющие мальчики, неспособные стать мужчинами, но с наступлением ночи внезапно превращающиеся в стариков. Если ты сам врач, тебе не нужна терапия. Если ты охотник, за тобой не охотятся. Но так ли это на самом деле?..
— У Дорис сейчас трудное время, — проговорил Фред. — Я пытался помочь ей собраться...
— Увезя ее в машине на край света?
— Она сама хотела поехать, настаивала на этом. Я подумал, что лучше я возьму ее с собой, чем она будет сидеть на месте и накачиваться наркотиками!
— Ты удивительно прав. Он несмело и мимолетно улыбнулся мне из-под усов. — Кроме того, не забывайте, мистер, что эти места для Дорис вовсе не край света. Она родилась в Копер-Сити и провела в Аризоне почти полжизни. Здесь ее дом.
— Не слишком счастливое возвращение к родным пенатам...
— Не слишком. Она была ужасно разочарована. Я думаю, возвращение невозможно, как говорил Томас Вульф...
Вспомнив высокий дом с крутой крышей, в котором жил Фред с родителями, я задался вопросом, кому хотелось бы вернуться туда.
— Ты всегда жил в Санта-Терезе?
Он ненадолго задумался.
— С тех пор, как я был маленьким, мы жили в том же доме на Олив-Стрит. Он не всегда был такой трущобой, как сейчас. Мама намного лучше следила за ним, а я помогал ей. У нас были всякие квартиранты, медсестры из клиники и тому подобное... — он говорил таким тоном, словно проживание квартирантов являлось Бог весть какой привилегией. — Самое лучшее время у нас было перед приездом отца из Канады... — он уставился в стену за моей спиной, на которой подрагивала тень моей всклокоченной шевелюры.
— А что он делал в Канаде?
— Работал на разных должностях, преимущественно в Британской Колумбии. Когда-то он любил работу. Мне кажется, что они с матерью и тогда уже не слишком ладили. Позднее я понял, что он, видимо, потому и не жил дома. Но меня это очень огорчало, насколько помню, я впервые увидел отца, когда мне было шесть или семь лет.
— А сколько тебе сейчас?
— Тридцать два, — неохотно признался он.
— У тебя было достаточно времени, чтобы излечиться от обиды, вызванной отсутствием отца...
— Я не это имел в виду! — он был зол и обижен. — Я не собираюсь оправдываться за его счет!
— А я этого и не говорил.
— В
— Какие именно?
— Несет чушь, рычит, ломает мебель, угрожает матери, рыдает... Не может удержаться ни на одной работе... Изобретает все новые безумные идеи, пьет тайком вино — только на это он теперь и способен! — голос его стал высоким и ломким, как у оскорбленной жены. Я подумал, не повторяет ли Фред подсознательно интонации своей матери.
— А кто приносит спиртное?
— Мать. Я не знаю, зачем она это делает, но доставляет ему выпивку весьма исправно. Иногда, — прибавил он совсем тихо, — мне кажется, что она так ему мстит...
— За что?
— За то, что он поломал жизнь себе и ей. Я как-то видел, как она стоит и смотрит на него, мотающегося от стены к стене, так, словно это зрелище доставляет ей удовольствие. И в то же время она — его преданная рабыня и приносит ему выпивку. Такая утонченная форма мести... Эта женщина отреклась от всего женского в себе...
Фред поразил меня: исследуя жизнь, являвшуюся основным источником его тревог, он избавился от привычного комплекса неполноценности, тон его стал глубже и серьезней, худое мальчишечье лицо и длинный нос словно бы уже не так контрастировали с усами. Я почувствовал, что во мне пробуждается что-то вроде уважения к нему и даже надежда на лучшее.
— Она несчастная женщина, — сказал я.
— Знаю. Они оба несчастны. Трагедия в том, что они встретились — это было плохо для обоих. Думаю, мой отец имел все задатки для того, чтобы стать достаточно уважаемым человеком. Разумеется, мать на голову ниже его и, возможно, это ее раздражает, но и она многого достигла. Она имеет диплом сестры милосердия и немалый опыт, а кроме того ухитряется параллельно с работой присматривать за отцом. Это нелегко.
— Люди часто руководствуются в своих действиях чувством долга.
— Она сделала больше. Благодаря ей я смог закончить колледж. Не представляю, где она брала на это деньги.
— У нее нет дополнительных источников дохода?
— Были до момента, когда съехал последний квартирант, уже очень давно.
— Кроме того, как я узнал прошлой ночью, она потеряла место в клинике.
— Это не совсем так. Она ушла сама, — голос Фреда утратил мужественность и стал пискливым. — В этом пансионате, «Ла Палома», ей предложили значительно лучшие условия...
— Это не кажется мне правдоподобным, Фред.
— Честное слово! — он еще повысил голос, глаза его болезненно блестели, усы топорщились. — Вы что, обвиняете мою мать во лжи?!
— Все мы ошибаемся...
— Вот и вы ошиблись, говоря так о моей матери! Возьмите обратно свои слова!
— Какие именно?
— То, что вы сказали о матери! Она не торгует наркотиками!
— Я никогда не обвинял ее в этом, Фред.
— Но вы имели это в виду! Вы имели в виду, что ее выгнали из клиники, потому что она крала наркотики для продажи!