Голубой велосипед
Шрифт:
Их допрашивал офицер разведки, признавший, что их план достоин восхищения. Приговор гласил: тридцать дней карцера. Со времени побега прошло девять дней.
Выйдя из-под ареста, они удостоились проповеди старейшины военнопленных офлага II "D" полковника N об эгоистическом характере их затеи, и ее возможных скверных последствиях, от которых их избавило исключительно великодушие начальника лагеря. Им дали совет подумать об их истинном долге в настоящее время: корректное поведение военнопленных являлось самым действенным вкладом в политику маршала, бывшую залогом грядущего пришествия "европейской
Отбыв срок, они вернулись в свой барак. Ненадолго. По соображениям безопасности их перевели в другой лагерь.
Прошло больше семи месяцев с того летнего дня, когда их взяли в плен на морском берегу Франции.
20
Зиме не было видно конца. Из-за отсутствия топлива температура в большом доме стояла не выше десяти градусов; ели на кухне, обогреваемой старой дровяной плитой, на которой Эстелла и Руфь готовили. Несмотря на то, что иногда Франсуаза привозила продукты из Лангона, все недоедали.
В этом винодельческом крае почти все страдали от холода и голода в ту суровую зиму 40 – 41-го годов. С возмущением смотрели железнодорожники, как уходят в Германию целые составы мяса, муки, овощей и леса.
В Монтийяке к тому же ограничивали себя во всем, чтобы иметь возможность отправлять Лорану посылки. В феврале пришла открытка о его переводе в крепость Колдитц.
В марте Альбертина и Лиза сообщили о своем намерении вернуться в Париж. Привыкшие к городу старые девы больше не могли оставаться в деревне. Их попытались удержать. Но тщетно. Одной Изабелле это могло бы удаться…
С наступлением весны жизнь в поместье стала чуть легче. На вскопанном Руфью и Леа огороде были посеяны и посажены овощи. Леа со страстью следила за ростом каждого зеленого стебелька. В ее глазах успехи на огороде, достигнутые ценой усталости, потрескавшихся и обмороженных рук, приобретали первостепенное значение. В душе она дала себе клятву, что больше никогда не будет испытывать голода, перенесенного зимой. Виноградник, вечная забота каждого в крае, стал меньше ее тревожить после того, как ставший управляющим поместьем Файяр получил сообщение о своем сыне, который находился в плену в Германии, но должен был, по уверениям маршала, вскоре вернуться.
Любовь и признательность Файяра к маршалу отныне не знали границ. Вот военачальник, озабоченный участью несчастных военнопленных! Франция попала в надежные руки! Труд, семья, отечество, будущее – в этом! С каким вновь обретенным подъемом бывший окопник войны 14-го года взялся за работу! Лишь одно обстоятельство омрачало его радость: он никак не мог свыкнуться с пребыванием немцев в Монтийяке. Каждый раз вид немецких мундиров коробил его.
В мае Матиас Файяр был освобожден. После встречи с ним к Леа вернулась улыбка, исчезнувшая со времени смерти матери. Когда юноша прижал ее к себе, ее тело очнулось от оцепенения. Не обращая внимания на осуждающие взгляды Руфи и насмешливые Камиллы, она не спешила высвободиться из объятий. Он же смотрел на нее, не веря своему счастью, находя, что Леа изменилась, стала более женственной, более красивой и неприступной, чем раньше, с новой жесткостью во взгляде.
– Ты так грязен
– Мадемуазель Леа, он может помыться и дома, – сказал, покусывая ус, Файяр.
– Бросьте, Файяр. Все, что ни делает моя дочь, к лучшему. Только сегодня утром ее мать говорила мне…
– Послушай, папа…
Не оставив родителям Матиаса времени на возражения, Леа увлекла его к лестнице, а затем в детскую. Прижавшись друг к другу, упали они на подушки.
– Ты жив, ты жив! – без конца повторяла Леа.
– Я только о тебе и думал, а потому не мог погибнуть.
Словно для того, чтобы увериться в собственном существовании, они снова и снова, смешивая свое дыхание, прикасались друг к другу. Уткнувшись лицом в шею юноши, Леа ее покусывала.
– Оставь меня. Я так грязен, что смотреть страшно. А, может, и завшивел.
Леа сразу же его оттолкнула. Матиас знал, что делает, заговорив о мелких паразитах. С детства Леа была совершенно невыносима сама мысль, что у нее могут завестись вши. При упоминании о них в ней вспыхивало отвращение, с которым она не могла совладать. Он рассмеялся, увидев написанное на ее лице омерзение.
– Ты прав. Подожди меня здесь, я налью тебе ванну.
Ванная при детской была самой старой и самой просторной в доме. Ею редко пользовались, потому что огромная ванна забирала всю горячую воду из котла. Удобная комната с двойным умывальником, с туалетным столиком в чехле с оборками из выцветшего кретона в цветочек, с плетеным шезлонгом, с высоким, выходящим прямо на юг окном за плотной белой гардиной была наполнена детскими воспоминаниями. В большой ванне Изабелла каждый вечер купала своих детей. И сколько было смеха, криков и брызг! Иногда встревоженный галдежем поднимался нарочито сердитый отец. Тогда шалости девочек доходили до безумства; они соперничали между собой, кого из них отец вытрет первой. Самая маленькая, Лаура, часто пользовалась этой привилегией к огромному неудовольствию Леа, которая предпочла бы оказаться единственной, кого заворачивают в огромный купальный халат и относят в ее комнату.
Леа высыпала под струю остаток лавандовой соли своей матери. Поднявшийся над ванной горячий душистый пар до такой степени ее разволновал, что она зарыдала. Упав на колени на банный коврик, она положила голову на эмалированный край ванны и дала волю своему горю.
– Леа!
Гладя ей волосы, Камилла опустилась рядом на колени.
– Дорогая моя, что с тобой?
– Мама!…
Таким глубоким и таким детским было это горе, что расплакалась и Камилла. Плачущими их и застала Руфь.
– Что такое? Что за беда приключилась?
– Нет, Руфь, не беспокойся. Просто избыток горя, – вставая, произнесла Камилла.
По-матерински ополоснула она свежей водой лицо Леа.
– Мадам Камилла, внизу лейтенант Крамер. Он хотел бы поговорить с вами.
– Что он здесь делает днем? И зачем я ему понадобилась?
– Не знаю, но выглядит он мрачно.
– Боже мой, лишь бы ничего не случилось с Лораном!
– Что может с ним произойти? Он же военнопленный и опасности вроде бы не подвергается, – вытирая лицо, сказала Леа.