Гордость и предубеждение (др. перевод)
Шрифт:
Они направились к Лукасу, потому Китти захотелось зайти к Марии; но поскольку Элизабет не видела необходимости в том, чтобы идти туда всем вместе, она решительно пошла с ним дальше после того, как Китти их оставила. Здесь и наступила возможность осуществить свой замысел, поэтому Элизабет, не дожидаясь, пока смелость покинет ее, сразу же заговорила:
– Мистер Дарси, я – личность крайне эгоистичная, и поэтому, желая дать выход своим чувствам, мало озабочена тем, что при этом могу задеть чувства ваши. Я больше не в состоянии скрывать свою благодарность вам за ту беспримерную доброту, которую проявили вы к моей
– Мне жаль, очень жаль, – ответил мистер Дарси голосом, в котором слышалось удивление и волнение, – что вам пришлось услышать то, что было, возможно, представлено в ложном свете и поэтому заставило вас беспокоиться. А я и не догадывался, насколько мало можно доверять миссис Гардинер.
– Не надо винить мою тетю. Это из-за легкомыслия Лидии я впервые услышала о вашем участии в этом деле; поэтому я не могла успокоиться, пока не узнала о подробностях. От имени всей своей семьи я бесконечно благодарна вам за то щедрое сочувствие, которое побудило вас к многочисленным хлопотам и заставило выдержать такое унижение ради того, чтобы отыскать беглецов.
– Если вы собрались благодарить меня, то пусть это будет лишь от вашего имени – и только. Не буду отрицать – желание принести вам утешение действительно придавало мне сил и усиливало другие мотивы, которыми я руководствовался, и семья ваша не обязана мне ничем. Я очень всех уважаю, но думал только о вас.
Элизабет чувствовала себя такой растерянной, не могла и слова вымолвить. Немного помолчав, ее спутник добавил:
– Вы слишком великодушны, чтобы шутить со мной. Если с апреля прошлого года ваши чувства не изменились, то так сразу и скажите. Мои же чувства и желания остаются неизменными, и единственное ваше слово может заставить меня больше никогда не возвращаться к этой теме.
Наконец Элизабет, еще больше, чем он, чувствуя неловкость и неприятность ситуации, заставила себя заговорить; поэтому быстро, хотя и несколько путано, дала мистеру Дарси понять, что после указанного им времени ее чувства претерпели такие существенные перемены, что нынешнее его признание она воспринимает с благодарностью и удовольствием. Этот ответ вызвал у него такую радость, которой он, видимо, не испытывал никогда раньше; и по этому поводу мистер Дарси высказался горячо и трогательно, как и полагается человеку, безумно влюбленному. Если бы Элизабет могла встретиться с ним взглядом, то заметила бы, как хорошо ему подходило то выражение искренней радости и восторга, появившиеся на его лице. Она не могла видеть, но могла слушать, и он рассказал ей о чувствах, которые свидетельствовали, как важна она для него, и от этого его любовь казалась еще более ценной.
Они продолжали идти, сами не зная куда. Мыслей, чувств и слов было так много, что на другое их внимания просто не хватало. Вскоре она узнала, что их нынешним замечательным взаимопониманием они были обязаны усилиям его тети, которая действительно-таки заехала к нему, возвращаясь домой через Лондон, и рассказала ему о своей поездке в Лонгберн, ее причины и суть разговора с Элизабет; при этом она эмоционально останавливалась на каждом выражении последней,
– Встреча с тетей дала мне такую надежду, – сказал мистер Дарси, – которой у меня раньше и быть не могло. Я достаточно хорошо знал о вашем отношении ко мне, и поэтому был уверен, что если бы вы были полностью и окончательно настроены против меня, то сказали бы об этом леди Кэтрин искренне и откровенно.
Элизабет покраснела и, улыбнувшись, ответила:
– Да, вы действительно знаете достаточно о моей откровенности, чтобы считать меня способной на такой шаг. Бросив эти ужасные обиды вам в лицо, я без всяких угрызений совести повторила их перед всеми вашими родственниками.
– А разве вы сказали что-то такое, чего я не заслуживал? Потому что хотя ваши обвинения и были необоснованными и создавшимися на основании ложных предположений, мое обращение с вами в то время заслуживало самого сурового упрека. Оно было ужасным и непростительным. Я не могу вспоминать о нем без отвращения.
– Давайте не будем спорить, пытаясь каждый взять на себя большую вину за то, что случилось в тот вечер, – сказала Элизабет. – Если судить строго, то поведение каждого из нас не было безупречным, и с тех пор, надеюсь, у нас обоих прибавилось вежливости.
– Я не могу так легко примириться с самим собой. Воспоминания о моих тогдашних словах, мое поведение, мои манеры, мои выражения на протяжении всей нашей беседы в течение многих месяцев были – и остаются сейчас – невероятно болезненными для меня. Я никогда не забуду вашего упрека, брошенного в такой благоприятный момент: «если бы ваше поведение больше напоминало поведение джентльмена». Именно такими были ваши слова. Вы не знаете, вы просто не представляете, как мучили меня; хотя должен признать, что спустя некоторое время я прозрел достаточно, чтобы признать их справедливость.
– А я и не думала, что они произведут на вас такое сильное впечатление. Я и понятия не имела, что они вызовут у вас такие чувства.
– Я верю вам. Тогда вам казалось, что мне чужды всякие человеческие чувства – я уверен в этом. Никогда не забуду, как изменилось выражение вашего лица, когда вы сказали, что хотя как бы я с вами не обращался, мне все равно не удалось бы заставить вас дать мне согласие.
– Ой, не надо повторять то, что я тогда говорила. Эти воспоминания мне неприятны. Уверяю вас – я всей душой этого стыжусь, и уже давно.
Дарси вспомнил о своем письме.
– Оно хоть немного улучшило ваше мнение обо мне? – спросил он. – И как скоро? Отдали ли вы должное его содержанию после прочтения?
Она рассказала, какое влияние оказало на нее это письмо и как постепенно исчезла вся ее прежняя предвзятость.
– Я знал, – сказал он, – что написанное мной причинит вам боль, но это необходимо было сделать. Надеюсь, вы уничтожили это письмо. Я очень не хотел бы, чтобы вы могли снова прочитать определенную его часть, особенно начало. Я помню некоторые выражения, за которые вам следовало бы возненавидеть меня.