Горький привкус победы
Шрифт:
— Да. Он подсказывал отцу, опираясь на милицейский опыт, помогал выяснять какие-то детали через бывших сослуживцев. В общем, знал все, что знал отец. Только документальных свидетельств на руках не имел. Все было у отца в сейфе. Он и мне помогал, как мог. Только я не о расследовании мечтал, а о мести. А после того как Артур разбился, мне уже ничего не хотелось. И мы с Вадимом Ивановичем виделись редко. Кстати, именно он мне сообщил незадолго до отъезда, что дело о гибели Асафьевых направлено на дознание. И даже фамилию вашу назвал… Мы ведь однажды с вами уже встречались.
Перед глазами Турецкого всплыло летнее кафе в пелене дождя и пристальный взгляд молодого человека за столиком…
— Так. А я все мучаюсь. Лицо ваше мне знакомо, а где видел, вспомнить не могу. Значит, анонимки…
— Точно. Я ведь тогда все для себя решил. Но я еще не знал, что Марина станет мне так дорога. И я испугаюсь ее лишиться.
— То есть вы хотели быть уличенным в преступлении?
— Не хотел. Но собирался. Мне было важно, чтобы вы не бросили дело, как поступили прежние следователи. Понимаете, когда Артура с Ариадной не стало, я отказался от мщения. Я ненавидел убийц, но в погоне за справедливостью сам стал убийцей. И не вправе теперь никого судить, кроме себя. А люди судить меня вправе. Меня, а не Макарыча… Но материалы отца я хотел отдать в надежные руки.
— Почему нельзя было просто принести их в прокуратуру самому?
— Это все равно что признаться: я травил Асафьева.
— Но вы сейчас делаете то же.
— Нет. Это вы меня нашли. И вынудили признаться. Вышло как нельзя лучше.
— Из-за Марины?
Павел пожал плечами: понимайте, мол, как знаете…
Глава 12 ДЕЛА ДНЕЙ МИНУВШИХ И НЫНЕШНИХ
— Что в университете, Галочка?
— Есть кое-что, Сан Борисыч. Вадимов Ивановичей там вообще всего два. Один — старенький завхоз на факультете — с Шаровыми никак не связан. А вот второй, преподаватель Афанасьев, говорят, с академиком был довольно близок. И хотя он уволился из педагогов в начале года, досье на него сохранилось. В отделе кадров у них порядки круче, чем в ФСБ.
Турецкий усмехнулся:
— И?
— И из анкеты, которую он заполнял, я все про этого подозрительного типа узнала. Он из профессиональных военных. Окончил училище в Ленинграде и уехал служить в Улан-Батор. Но был уволен за дискредитацию звания офицера. Несмотря на это, пристроился в милиции…
— Откуда опять был уволен со скандалом, — улыбаясь, продолжил начальник.
— Как вы догадались?
— Я не догадался, Галь. Я знаю. Ты же знаешь, что я всегда все знаю. Даже то, что он остался при институтской геологической экспедиции и сейчас прохлаждается в Самотлоре. Не знаю только, когда экспедиция должна вернуться.
— Через месяц.
— Долго, — закусив губу, заметил Александр Борисович. — Знаешь что? После совещания придется тебе к ним еще разок сгонять. Я повестку ему выпишу и запрос в кадры от прокуратуры. Пусть они его из командировки отзовут. Здорово он нам нужен, этот Афанасьев.
— Так-так, — смекнул Поремский, не присутствовавший на вчерашнем допросе. — Разговорился, значит, потомок академиков?
— Ага. — Турецкий кивнул и обратился к Яковлеву: — Володя, возьмешь понятых и с Шаровым съездишь на его арбатскую квартиру. Он нам дневник отца передает…
Дверь распахнулась, и в кабинет решительно вошел улыбающийся Грязнов.
— Чудеса бывают, Саня!
Квартиру Ильина отыскать оказалось непросто. За стеклянными громадами оказались старые московские дворики, где сам черт ногу сломит. Двухэтажные домики, где на одной площадке квартиры пять и двенадцать, номер один почему-то под чердаком, а семь — в полуподвале. Грязнов раза три обошел вокруг строения, пока не заметил заветную десятку почти на стыке стены и высокого кирпичного забора.
Позвонил.
Открыл дверь худой бородатый мужчина с желтым лицом, которому можно было дать и двадцать, и пятьдесят лет.
— Здравствуйте. Чем могу?
— Добрый день. Мне нужен Григорий Сергеевич Ильин.
— Перед вами.
— Меня зовут Вячеслав Иванович Грязнов. Я из милиции. — Грязнов раскрыл служебное удостоверение. — Разрешите войти?
Ильин внимательно оглядел «корочки».
— Настоящий генерал? Повезло мне, сподобился наконец. Заходите. Участкового не пускаю.
Однако с места не сдвинулся, загораживая дверной проем.
— Не любите милицию?
— А за что? Грязнов хмыкнул:
— Да особенно не за что, конечно.
Гриня ухмыльнулся в бороду и посторонился.
— Люблю веселых генералов. Проходите, чего уж. Только, извините, обстановочка у меня не генеральская…
Квартира была очень бедной. Выцветшие обои. Старая, рассохшаяся мебель. Бабушкины покрывала на тахте и дырявом кресле. Протертая скатерть на колченогом столе. По стенам — старые, пожелтевшие фотографии. У стены этажерка, очень похожая на ту, которая стояла в спальне еще у мамы Вячеслава Ивановича. На фоне этой аккуратной ветхости явно чужеродно смотрелись и японский кондиционер, и мощный аэратор, и ноутбук, подключенный к огромному плоскому монитору.
— Да, все деньги на это и уходят, — ответил Григорий на незаданный вопрос. — Инвалид я. С одним легким живу. И с головой нелады порой, особенно в непогоду, но таблетки помогают.
— Это после ранения? В Центре имени Вернадского?
— Вы за этим пришли? Что же так поздно-то? Оправдываться Грязнову не хотелось, и он сменил тему:
— Вы работаете? Или на пенсии?
— И то и другое. На пенсию по инвалидности мне не выжить. У меня случился ателектаз легкого, спадение легочной паренхимы, поскольку бронх перебит пулей. Делали операцию, но что-то не заладилось. И схлопнувшееся легкое пришлось удалить. Второе приходится беречь как зеницу ока. Вот создаю микроклимат, — Ильин махнул рукой в сторону кондиционера. — Стараюсь не простужаться. Даже рабочее место организовал дома.
— А работаете кем?
— Веб-мастером. Сайты леплю заказчикам. Раскручиваю их в сети. Тем и живу.
— И этого на вот это хватает? — Вячеслав Иванович покрутил головой.
— Да. А на ремонт уже нет. Но я не жалуюсь. Мне нравится, что я ни от кого не завишу. А еще — за это не убивают.
— Что же произошло тогда?
— Нападение. Но не штурм. Очень тихо они прокрались. Может быть, мы бы только во время планового обхода кражу обнаружили. А может, вообще не обнаружили бы до утра. Я так ничего не слышал, это Михалычу что-то почудилось.