Городская Ромашка

Кай Ольга

Усталость оказалась приятной. Девушка с аппетитом поужинала, а после, лежа в своей постели, довольно улыбалась, глядя на пятнышко лунного света на полу.

–  Это место я действительно смогу назвать своим домом, - сказала она себе и, потянувшись, подбила подушку, прикрыла ноги легким одеялом.
– Вот и закончилось мое путешествие. Наконец-то.

И, - как обычно бывает, когда человек долго держится на пределе своих физических возможностей и нервного напряжения, а потом позволяет себе расслабиться, - Ромашка заболела.

Ночью

Ромашка долго ворочалась, не понимая, отчего это ей так жарко, потом вышла умыться, но ей по-прежнему было душно. Ромашка как раз раздумывала, а не выйти ли на двор да подышать свежим воздухом, когда мать Тура, которая спала очень чутко и услышала Ромашкины шаги, выглянула в горницу:

–  Что не спишь, Ромашка?

–  Не спится чего-то, - ответила девушка.

Матери Тура не понравился Ромашкин голос, и она подошла к девушке, тронула рукой ей лоб.

–  Да у тебя жар, - вздохнула она.
– Пойдем, Ромашка, тебе надо вернуться в постель.

Девушка послушалась, но как добралась до кровати - уже не помнила.

Утром дверь открылась, и в проеме появилось встревоженное лицо Тура.

–  Как ты?
– тихо спросил он, удостоверившись, что Ромашка уже открыла глаза и не спит.

–  Нормально, - почти простонала девушка.

Вскоре тетушка Звана принесла ей отвар из целебных трав и заставила выпить до последней капельки.

–  Как тебя дома лечили?
– спросила она.

–  Лекарствами, - ответила девушка, и добавила, немного подумав, - таблетками.

–  Так, - мать Тура встала, взяв из рук Ромашки опустевшую чашку, - пусть твой организм сам учится сопротивляться болезни. Мы ему поможем, но только чуть-чуть.

Целый день Ромашка провалялась в постели, к ней изредка заглядывал Тур, иногда вместе с ним в комнатку заходил и Димка, но тетушка Звана гоняла посетителей от двери, чтобы не беспокоили заболевшую Ромашку понапрасну. А Тур и вправду волновался, ведь у них люди болели очень и очень редко, а на Ромашку с покрасневшими глазами и пересохшими от жара губами смотреть было больно, особенно, когда девушка шла, цепляясь за стены, в уборную, то и дело останавливаясь, чтобы унять головокружение. Ромашке было плохо, но подобная слабость и беспомощность вовсе не являлись для нее чем-то непривычным и пугающим, да и Димка тоже перевидал на своем веку всякого, а вот Тур, по мнению девушки, слишком серьезно все воспринял и ходил как в воду опущенный, пробовал даже мать уговорить, чтоб подлечила, да только тетушка Звана не поддавалась на уговоры.

–  Ничего опасного я пока не вижу, так что пускай учится сама с болезнью бороться, а иначе так и будет постоянно болеть.

На следующий день Ромашке не стало лучше, но и хуже тоже не становилось. Тетушка Звана поила ее отварами, малиновым и смородиновым напитком, заставляла есть понемногу, а большую часть времени Ромашка либо спала, либо дремала.

Вечером Тур заглянул к ней ненадолго, пока мать ходила к соседке. Вернувшись в горницу, Тур услышал на дворе голос Мирослава:

–  Тетушка Звана, я узнать хотел, что с Ромашкой. Уже два дня ее на улице не видно.

–  Болеет, - ответила ему мать.
– Ну, оно и немудрено - много всего за последнее время пережила, вот все разом и навалилось. Бывает такое, да ты не волнуйся, все хорошо будет.

Тур вышел на крыльцо. Мирослав уже попрощался с тетушкой Званой, и его светлая фигура постепенно удалялась, растворяясь в сумерках. Тур бросился догонять.

Мирослав услышал его шаги - остановился, обернулся.

–  Поговорить надо, - сказал Тур, и вместе с Мирославом пошел по дорожке к берегу.

Они сидели на мягкой траве, что выстлала берега Родны плотным ковром и не желтела почти до самой середины осени. Вечером в поселке не было тишины, но здесь, на берегу, звуки отчего-то казались приглушенней, слышнее было, как плещет рыба, как пищат летучие мыши над головой, шелестят перепончатыми крыльями.

Они молчали. Тур собирался завести разговор, но вот с чего начать да как говорить дальше - не знал. Мирослав неотрывно смотрел на воду, в гладкой поверхности которой отражалось серебро лунного света.

–  Из-за Златы все грустишь?
– спросил Тур, решив, что лучше начнет издалека.

Мирослав долго молчал, и Тур уже подумал, что не дождется ответа.

–  Может, оно и правда к лучшему, - наконец сказал Мирослав.
– Значит, не любила…

–  Родителям-то сказал уже?

–  Сказал, - вздохнул Мирослав.
– Мама расстроилась. Но, сказала, лучше уж так.

–  А отец?

–  Отец? Да ничего не сказал.

Налетел ветерок, прошелестел листвой, стеблями травы не берегу, и затих.

–  Ты это… - Тур потер пятерней затылок, задумался ненадолго, пытаясь подобрать слова.
– Ты сильно сердит на меня?

Мирослав пожал плечами:

–  Из-за чего мне сердиться?

–  Ну… - растерялся Тур, - из-за Ромашки.

–  Из-за Ромашки?
– Мирослав все так же смотрел на водную гладь.
– Нет, Тур. Если уж Ромашка сама выбрала, значит, так тому и быть. Чего мне сердиться?

Теперь Тур тоже нахмурился: Мирослав, несомненно, думал так, как говорил, стараясь не давать разрастаться обиде и на девушку, которая не захотела стать ему сестрой, и на друга, да только одно дело - что разум говорит, а другое - что сердце чувствует. А сердце, видать, болело.

–  И все же ты крепко обиделся, - заключил Тур.

Мирослав покачал головой, и повисло молчание, показавшееся Туру слишком долгим, но прежде, чем он решил снова заговорить, послышался тихий голос Мирослава.

–  Как-то сразу все так получилось. Злата ждать обещала - и не дождалась. Я, как приехали, - сразу родителям все сказал, да предупредил еще, что сестру приведу. И не привел… Я до сих пор понять не могу: почему?…

–  А я вот и хочу тебе объяснить - почему, - пробормотал Тур.

Мирослав обернулся, посмотрел на Тура пристально и опустил глаза.

–  На надо, Тур. Я и сам все знаю. Ты - человек легкий, веселый, ей и проще будет жить с тобой, у твоей матери. С моими родителями еще бы неизвестно как поладила. Да и Димка с вами вместе - веселее все-таки.