Горы моря и гиганты
Шрифт:
Король Карл Валуа, тысячу лет назад похороненный в одном из северных ландшафтов, вдруг, истосковавшись по жизни, вырвался из здешних лесов, окунулся в людской водоворот. Ликовал бушевал как когда-то. Леса, где он прежде охотился, с того времени буйно разрослись. В заснеженных горах Оверни, на горе Плон-дю-Канталь[110] он теперь гонялся за дикими кабанами, а потом вихрем проносился по долине Алье[111], искал себе развлечений. Его орлиный нос полыхал от выпитого вина. Ослам он отрубал головы.
Всякие пылкие существа, привлеченные кишением людей, набросились на этот ландшафт. Духи здешней земли, много столетий назад загнанные в деревья и камни, теперь, словно рои пчел над клеверным полем, колыхались в воздухе, напирали, вились, проникали в теплую человечью кровь, вплетались в светлые или темные блестящие гладкие волосы, с удовольствием обустраивались в подпрыгивающих мужских коленях, в налитых женских грудях. Беспутному де Ла Молю, который поблек и иссох под камнями (после того как ему, еще располагавшему первым своим костяком, каждая месса дарила новую возлюбленную, пока его голова не слетела с плеч по повелению короля), одного зависимого человека было мало. Много столетий дожидался он своего часа и уже почти полностью истлел. Но тут над иссохшей почвой пролился этот благодатный дождь. Неистово устремлялся де Ла Моль на тела, которыми сумел завладеть. В шести мужчинах он жил — он, которому некогда отрубил голову вскоре угасший человек. Шестью телами управлял. Был киклопом, по желанию меняющим тела. Он в них дышал, приводил их в движение, как машину, бросал, как испортившиеся механизмы. Блез де Монлюк, неистовый гасконец, вынырнул без шляпы из вод Гаронны, где утонул лет за сто до казни де Ла Моля. Река не смогла его растворить. Он встряхнулся на поросшем соснами берегу, потом разгуливал в образе плоскогрудой дерзкой шлюхи по желтым полям и среди виноградников, пытался вселиться в уклончивую Тика Он. Однажды в полдень, при ярком солнечном свете, он проник в горло вороного коня и с тех пор скакал вместе с ним… Над здешней засушливой землей поднимались испарения, она источала страх. Венаска постоянно объезжала свои владения, Диува смягчала нравы по берегам Гаронны.
В СЕВЕННАХ, на поросшей травой зеленой вершине Пюи-де-Дом[112], появились первые из исландских ветеранов, постепенно просачивавшихся в Аквитанию. Маленькие группы одетых в кожу людей — с серьезными лицами и тоскующими, все еще затуманенными глазами. Они медленно кочевали, гоня перед собой лошадей, но когда под синими, все более синими небесами наконец ступили на плодородную почву, покрывавшую древние лавовые слои, перед ними вдруг открылись раскинувшиеся на много миль сады, кусты роз, сбрасывающих желтые и пурпурные лепестки. Цветущая Турень. Лесистые берега рек. Только что расчищенные под пашню участки. Исландские моряки, мужчины и женщины, которым доводилось стоять на маслянистых облаках, принюхивались к незнакомым запахам, оглядывались по сторонам, встряхивались под этим ярким светом. Какая чужая, какая оживленная жизнь! Недоверчиво углубились они в этот сияющий край. Кюлин, оставив позади зеленую Луару, остановился на горе Амбуаз, бродил по ее пещерам расселинам подземным переходам. Многие пленники когда-то закончили здесь свои дни; теперь они буйствовали вокруг него, хотели его прогнать. Упрямцам тогда отрубали головы, на залитых солнцем площадях; голубоглазые светловолосые красавицы смотрели на казнь и смеялись. Идатто, рядом с Кюлином, вздохнул:
— Там, за спиной, юг. Отсюда я бы хотел убраться. Но меня и туда не тянет.
— Идатто, не бойся этого тумана. На севере нам пришлось пробиваться сквозь пожар и туман. Туман есть и на юге.
— Вижу. Но он ко мне цепляется. А я не хочу новых искушений.
— Нам надо туда, и тебе негоже уклоняться. Мы прошли через Исландию. Ничего не бойся. Там был туман, здесь тоже туман.
Они медленно продвигались вперед. В края Мардука им попасть не удалось. На Луаре люди рассказывали друг другу об Уайт Бейкер. Ей еще хватило сил, чтобы привести британских поселенцев на континент, но потом она окончательно замкнулась в себе. Как дерево, которое много весен пышно цвело, затем, состарившись, покрывает себя все новыми слоями коры, само себя замуровывает, прячет лицо под забралом, а корни его деревенеют каменеют: так же и Уайт Бейкер окопалась в теплой долине Жиронды, поблизости от Диувы. Подобно жуку, упала она на мох, чтобы ее засыпали рыхлые вороха листьев. Уайт Бейкер прогуливалась по берегу реки, как другие; понемногу работала на поле, в саду. Но ее отличал пустой взгляд расширенных глаз, казавшийся очень серьезным. Красное лицо еще оставалось гладким, без морщин. Она могла часами сидеть в своей комнате, в доме Диувы: смотрела через открытую дверь, наслаждалась обвевающим ее ветром. Она носила коричневый костюм поселенцев; ее тяжелая толстая рука покоилась на столе, где лежали скомканные пучки травы, а под ними — белое обветшавшее шелковое платье, стянутое в узел кожаным шнурком. На шнурке висел вырезанный из кости вороний клюв, амулет Ратшенилы. На стене же выпукло красовалось, совершенно неповрежденное, парчовое сенаторское облачение. Уайт Бейкер жила под защитой Диувы. Она сделала себя вместилищем призраков (опьяняющих человека), которых никто, кроме нее, жалеть бы не стал.
Поблизости от места, где ранее находился Монтобан[113], к группе Кюлина прибилась рыжая Тика Он. «Надо же, какую птицу к нам занесло», — удивился строгий Кюлин; но остаться ей разрешил. В его группе вскоре начались беспорядки, сладостно-мучительные осложнения. Кюлин наблюдал, как люди пытаются этому противиться. Рыжеволосая Тика Он будто прятала в себе жало. Ее, как осу, влекло к человеческим телам, она все время хотела это жало в кого-нибудь вонзить. Увидев, как она обнимает женщин из его группы, как раболепствует перед ней Идатто, Кюлин уединился на полдня. Потом сделал вид, будто испытывает к ней желание. С довольным жужжанием, повизгивая от возбуждения, дикарка последовала за ним в кустарниковые заросли. Там он ее задушил.
В этих кустах, среди желтого дрока и крапивы, его и нашли вечером мужчины, отправившиеся на поиски, — рядом с маленьким скорченным рыжеволосым трупом. Они хотели забрать мертвое тело, похоронить. Кюлин сурово сказал:
— Не трогайте. Позовите остальных. Где женщины?
Он ждал, пока не подошли женщины и Идатто.
— Хотите знать, кто это? Смотрите! Это Тика Он, рыжая. Посмотрите на нее еще минутку. Ну что, она вас всех подловила? В кусты ее!
Он сам покатил тело глубже в кусты; вышел оттуда бледный:
— Я ее задушил. А знаешь, Идатто, почему я ее задушил?
Идатто, в слезах, с горечыо выдавил из себя:
— Она не была преступницей.
— Нет, конечно. Я это знал. Все дело в тумане. Он цепляется за тебя. Но мы против него не бессильны. Я называю его по имени, смотрю на него, тогда он отступает.
Идатто кусал себе губы, плакал навзрыд, прижав к лицу кулаки. Маленькая черноволосая женщина тоже вдруг начала всхлипывать. Кюлин, насупившись, наблюдал за ней. Потом взревел с налившимся кровью лицом:
— Или вы не видели, что здесь лежало? Не успели толком разглядеть? Несите ее снова сюда. Пошевеливайтесь!
Он сам рывком отдернул ветки куста, заслонявшие маленькое лежащее на земле тело:
— Вот она. Я ее задушил. Сделал это. Что ты мне хочешь сказать, Идатто? И ты?
— Прикрой ее, Кюлин.
— Я полдня пролежал рядом с этим трупом; вы же пока не рассмотрели его как следует.
Бородатый, с бронзовым загаром мужчина шагнул к Кюлину, вырвал у него ветки:
— Идатто и другим сейчас нелегко. Не надо выяснять с ними отношения. Кто знает, что нам еще предстоит. Дай им время прийти в себя.
Кюлин стоял неподвижно, скрестив руки на груди:
— Земля эта требует все новых жертв, никак не насытится человечиной. Хорошо иметь на руке клеймо; хорошо и думать о нем.
Идатто упрямо всхлипывал, уткнувшись в плечо Бородатого:
— Скажи ты, была ли Тика Он преступницей? Или — просто живым существом, исполненным жизни, перед которым я мог преклониться?
Кюлин что-то пробормотал, сверкнув глазами. И быстро ушел. Люди хотели — еще до наступления ночи — сжечь труп, но Кюлин крикнул:
— Огонь? Никакого огня! В землю. Я сказал: в землю.
Между Кюлином и членами его группы возникло отчуждение, нараставшее по мере того, как они продвигались к югу. Люди хотели обосноваться на этой плодородной земле, в том или другом месте, но Кюлин холодно, без всяких объяснений, приказывал двигаться дальше. Многие из ожесточившихся ветеранов оттаивали душой в новых благодатных краях. Сворачивали вправо или влево и оставались жить в здешних поселениях. Пахали землю, пели, смеялись вместе с сильными и счастливыми людьми — на Гаронне, в Лангедоке, на берегах Роны. Они чувствовали, что спасены. Первобытные твари теперь утратили власть над ними, Исландия их отпустила.