Горы моря и гиганты
Шрифт:
— Я хочу сказать тебе, Диува: меня так сильно обидели, что мне стыдно перед самой собой. Обидел и унизил меня Сервадак. Я это чувствую, но не могу объяснить, чем. О, мне надо взять себя в руки…
— У тебя на дворе куры. Что они сейчас делают? Ты ведь не хочешь, чтобы они разбежались и погибли. Ты посадила артишоки…
— И деревья у меня тоже хорошие, и животные хороши, и день хорош. И все вроде бы хорошо, и Сервадак… Нет, — всхлипнула она внезапно и прижалась к Диуве, от неожиданности широко раскрывшей глаза, — он был хорошим. Забери его от меня. Так должно случиться. Я не могу объяснить, почему. Уведи его прочь. Я не хочу ненавидеть. Иначе я потеряю себя, всех вас.
— Но ведь я это и предлагала, Майелла. Что ты видишь сейчас: только пурпур или фиолетовую дымку и деревья?
— Уведи его, Диува. Моего нежного друга. Забери. Мне с ним не справиться. Сделай это ради меня!
Дрозды, которых они часто слушали вдвоем, запели. Голуби вспорхнули с земли. Посланцы змей вошли в дом Сервадака, уже их ждавшего. «Не снимайте!» — взмолился он, когда они ухватились за змеевидный браслет у него на лодыжке. Его отвели на запад, в другое поселение. Он бушевал, как пламя пожара, вырывающееся при сильном ветре из дымовой трубы. По жилам его текло пряное темно-красное медокское вино. Сервадак скачками носился по хижине, тело его расширялось. Майелла была далеко, оставалась далеко.
Мощное кроваво-красное зарево над Бордо, оно дрожит; сгорает-истлевает в этом пламени поверхность воды. Желтеющее небо, блекнущий воздух; огромная, как гигантский затонувший корабль, всплывает из моря ночь. Виноградники, ручьи, человечье пение. И по жилам Сервадака течет вино… Сверкают звезды. Есть тут и каштановые деревья, и покрытые испариной розовые кусты, и магнолии. Есть. Все это есть… Сервадак в своей хижине корчился на соломе. Когда же закончится для него переезд из Лондона? В нем плакалось: далеко-далеко, на Гаронне… что там? Свет — Моих — Очей. Майелла. Она идет по полю, обходит лавровишню… Кудрявая, и карие глаза распахнуты. Не думать об этом. Забыть.
В ОКРЕСТНОСТЯХ ТУЛУЗЫ, в веселом краю молочно-белых магнолий и кустов юкки с гроздями желтых колокольчиков, поселилась Венаска: стройная женщина с золотисто-коричневой кожей и густыми черными волосами. В этот край змей она пришла с юга. Разрез ее глаз, лепка лица были скорее малайскими, нежели европейскими. Многие называли ее Лунной богиней. В мягких по климату и плодородных верховьях Гаронны она вскоре заняла такое же место, какое на севере занимала Диува. Благодаря спокойным уверенным движениям, характерным для ее прохладно-жаркого тела, Венаска незаметно проникала в любую группу поселенцев-змей. Слегка насмешливая улыбка на полных губах… Лицо осенено тихой серьезностью — одухотворенной настолько, что все встречные этому удивлялись, одновременно смущаясь и радуясь; и легко подпадали под влияние незнакомки. В окружении немногочисленной группы мужчин и женщин, которые не желали с ней расставаться, Венаска какое-то время жила возле широкого Южного канала, на берегу Соны[109]. Ее не сразу узнавали, когда видели в летнем желтом костюме поселянки, который она надевала, хотя на земле не трудилась. За нее работали другие: рыбаки снабжали ее омарами, вкусными сардинками, жирными лососями. Поселенцы спорили, кто принесет ей со своего поля сладкие маленькие огурчики, баклажаны. Кто доставлял вино, сам пил его вместе с ней. В желтых широких шароварах расхаживала она по округе, в свободной блузе, украшенной на груди зелеными и черными лентами: шла, обнявшись с мужчиной или женщиной, посмотреть на особо тучное пастбище; или, улыбаясь и предаваясь грезам, прогуливалась со своей болтающей свитой по извилистой дороге меж холмов, поигрывала длинной коралловой серьгой, загорелой рукой махала крестьянке в пестром платке. Уже пройдя мимо какого-нибудь человека, оборачивалась и так смотрела на него темными блестящими глазами, что сердце его замирало. Тот, кто с ней сталкивался, с кем она заговаривала (особенно женщины), чувствовал себя взволнованным, околдованным. Все хотели дотронуться до ее прохладной, крепкой, трепетной руки. Когда же Венаска исчезала из виду, у людей возникало такое ощущение — в горле, в груди, — будто с ними случилось нечто необыкновенное. Они ускоряли шаг, им становилось душно, глаза у них сияли. Хотелось безостановочно говорить, болтать; сердца колотились и не желали успокоиться. Когда-то на севере, среди сосновых лесов и озер Бранденбурга, жила прекрасная Марион Дивуаз, Балладеска, которая привлекала к себе и девушек, и мужчин, сама не зная, как это происходит; она боялась того, что все так стремятся к ней, и, хотя тоже возбуждалась в любовном соитии, все-таки оставалась одинокой. Венаска же никому не дарила ласки, которые не были бы пропитаны подлинным чувством. Часто, когда она стояла, глаза в глаза, напротив чужой женщины, отделенная от нее кустом или изгородью, и протягивала через это препятствие руку, Венаска вдруг бледнела, кусала губы, в смущении отворачивалась. Так она ослабляла воздействие своего дара. От Исландии когда-то плыли по арктическому морю, в окружении судов экспедиционного корпуса, большие фрахтеры; в их трюмах висели позвякивающие турмалиновые полотнища. Рыбы и птицы стекались к плывущим фрахтерам, даже водоросли со дна моря тянулись вверх; по ночам эти корабли светились, приподнимались, отталкиваясь от водной глади… Так же и люди с холмов по берегам Южного канала и Соны поднимали лица от земли, от бороны, чтобы проводить глазами стройную женщину, которая была существом, подобным им, но чей взгляд и голос, как острый нож, мучительно пронзали их сердца.
Для нее, пришедшей из окрестностей Марселя и рассказавшей, что она не захотела спуститься вместе с другими под землю, поселенцы построили под старой стеной маленький дом с плоской крышей, из букового дерева. Смоковницы с узорчатыми темными кронами росли вплотную к старой стене, с другой стороны, — но и на эту сторону стряхивали со своих коричневых веток смоквы. Темно-зелеными были их листья, шероховатыми и щетинистыми; а с нижней стороны — более светлыми и с нежным пушком. Грушеобразные фиолетовые плоды Венаска часто держала в ладонях: перекатывала, подносила к подбородку. «Понимаете, это ведь божество — богиня. Снаружи такая гладкая… Потом она потемнеет, станет буро-коричневой. А внутри у нее зеленая плоть, красная плоть — вкусная. Плотью она укрывает семена, орешки. Это и есть Смоква, моя богиня». Венаска втыкала в свои черные волосы веточки с молодыми плодами, одаривала других драгоценными листьями, согретыми ее дыханием, обласканными ее рукой. Она часто прогуливалась вдоль безмятежно текущей Соны — стройная и гибкая, на высоких ногах, со слегка склоненным вперед туловищем. — Кому она (серьезная и странно отчужденная), проходя мимо, клала на плечо руку, тот, завороженно заглянув в ее гладкое лицо, чувствовал: прежде он вообще не знал, что такое женщина. Можно сказать, не знал, что такое человек.
Она не ведала стыда. Часто, будто одежда ее стесняла, днем сбрасывала свой легкий жакет и двигалась, ходила с обнаженным покачивающимся торсом: равномерно загорелая кожа, встречный ветер овевает маленькие холмики-груди, кофейно-коричневые. А когда она приближалась к людям, руки ее превращались в лозы, которые ищут, вокруг чего бы обвиться. Грудь тихо вздымалась и опадала, равномерно и с непреходящим блаженством. С двумя ее лозами сплетались еще две — руки мужчины или девушки. Венаска, глядя в глаза обладателю рук, гортанно и нежно ворковала. Не представляя, как страшны ее чары. Льнувший к ней трепетал от восторга и покорно, утратив всякую волю, приоткрывал губы. На какие-то доли секунды у него возникало желание полностью раствориться, исчезнуть. Глаза Венаски расширялись, загораясь бездонно-черным материнским исполненным страсти огнем, Изнемогающего она прижимала к груди. Гладила ему плечи, уши, затылок, переносицу; глаза вспыхивали еще ярче. Наступал момент, когда другой, задремав в ее объятиях, становился Претерпевающим. Не знал, что за существо обвилось вокруг его обмякшего тела; ощупывая, водит ладонями по грудной клетке и бедрам, каждой частицей себя хочет укорениться в нем. Будто Венаска была пузырьком, выступившим из пореза прокола… Так умела она покатиться прильнуть соскочить наскочить пригвоздиться оторваться отторгнуть. Эти ее восхитительно-гневные оклики, обращенные к человеку, по сути здесь не присутствующему: брызги ярости стонов проклятий просьб и угроз… После снова: улыбки и уговоры, ласковый лепет льстивые ласки… И внезапно — окоченение, будто вся сила в ней, как в реке, запружена. Тело напряглось вплоть до ступней, до скрюченных пальцев отведенных за спину рук: поскольку оно, это тело, не может себя разрядить. И потом — хрусткий сотрясающий слепой прорыв, тучи молнии буря пожар. Существо же, прижатое к телу кофейно-текучей Венаски, этой текучей субстанцией сдвигалось с места, приподнималось, словно корабль на море. Жизнь его теперь была взбаламучена. Тело боролось, пытаясь отстоять себя. Разница между смертью и жизнью стиралась. Оно, это существо, захлебываясь в волнах, жадно глотало сладость. Содрогалось на разбушевавшейся Венаске. Два тела, два прилива, захлестывали друг друга…
И пока другое тело, покрытое испариной, еще отдыхало, Венаска, тряхнув пышной гривой, от него отделялась, вставала возле дверного косяка, дышала глубоко, еще глубже. Как если бы воздух был напитком — так она вбирала его; потом медленно переступала порог, погружала ладони в темную зелень смоковницы, чтобы листья и ветки хлестали ее по рукам. Вновь обретала облик текучей нежной Венаски, переставляющей при ходьбе стройные ноги, гордо несущей свой покачивающийся коричневый торс, насмешливо улыбающейся. Даже ее беззвучный зов звучал как музыка, ее окружала аура страха и томительного желания. Она накидывала на себя кармазинного цвета рубаху, шитую золотом, и садилась в траву: скрытый под пестрым покровом спящий вулкан.
Тулуза спустилась под землю. Теперь по руинам улиц и фабрик, по близлежащим лесам бродили поселенцы. В Тулузе обосновалась Венаска. По ее желанию толпы людей, которые за ней увязались, разбирали каменные завалы и рельсы погрузившегося в глубину, буйствующего под землей гигантского города. На этой равнине хотела Венаска жить — видеть темные Пиренеи, покрытые снегом вершины на горизонте, древнюю роскошную базилику Святого Сернина, не тронутую жителями градшафта. Сопровождавшие Венаску змеи не понимали, чем так привлекают ее руины города. Она же охотно бродила между безмолвными взорванными стенами, по длинным мертвым улицам; со страхом прислушивалась к своим шагам. С любопытством рассматривала горы мусора на территориях фабрик; пряталась, завидев в небе воздушный фрахтер градшафта. В восторге, блаженно прижималась к холодным каменным стенам собора Святого Сернина: любила это здание, мощно вырастающее из земли. Венаска часто повторяла: будь ее воля, так бы и сидела здесь, в этом прекрасном соборе… И уж она проследит, чтобы ничего плохого с ним не случилось.
В королевствах Диувы и Венаски селились змеи и иные поселенцы. На берегах Гаронны и широкой Роны им было хорошо. Рядом с плоскими фабричными зданиями, с руинами жилых домов высились римские триумфальные арки, украшенные надписями о мятежных галлах. Двух- или трехтысячелетние амфитеатры покрывали своими ступенями склоны холмов. Возле серого Авиньона скала Рок-де-Дом обрушилась в голубую Рону; тридцать девять темных башен папского города частично раскрошились, поросли пиниями дубами цветущим кустарником. Переселенцы из шумных, бьющихся в судорогах европейских градшафтов — больные и выздоравливающие — укладывали свои тела на здешнюю плодородную землю, чтобы дождаться смерти или возродиться к жизни. Венаска в кармазинной, шитой золотом рубахе разъезжала по цветущей долине Гаронны, добираясь и до тех мест, где когда-то владычествовала Мелиз. Венаска пробуждала эти края. Вокруг нее будто таял лед. Люди, проводив ее взглядом, трещали, как льдины, от плотского желания. В тех, кто противился общему настрою, шевелилось, кричало слепое нехорошее чувство; такое она пыталась искоренять. Среди поселенцев порой встречались хищники. Они не желали ничего знать о тайном учении змей, о любовном странствии и его святости. Унизить мужчину, женщину — вот что доставляло им удовольствие. В окрестностях старинной епископской резиденции Перигё один человек, называвший себя Сиври, насильно держал взаперти на своем подворье — с помощью матери — шестерых женщин. Он-то как раз избавился от недугов, был силен, хотя уже далеко не молод; люди поговаривали, что его подстрекала к такому поведению мать. Тех женщин он заставил работать на себя. А других мучил ради удовольствия. Каждым своим шагом показывая, что всех женщин глубоко презирает. Змеи ничего не могли против него предпринять, ибо он с ними связей не поддерживал.
Причудливые существа — не мужчины не женщины — появлялись на берегах Гаронны: продукт смешения разных кочевавших здесь рас. Многие испытали на себе их колдовские чары. Белокожие или золотисто-коричневые мужчины с мягко круглящимися плечами. Грациозно двигались они по дорогам, под осыпающимися цветками акации, бродили по лугам, углублялись в лесные чащи. В городах рождалось много детей с различными отклонениями от нормы; из-за распространения болезней и высокой смертности там вообще не обращали внимания на такие дефекты. Теперь здешний край изобиловал созданиями, которые выглядели как девушки, ходили, слегка покачивая полными бедрами; некоторые — стыдясь своей тайны и скрывая ее, другие — смущая прохожих странным костюмом: берет с пером, как у мужчины, но под облегающей блузкой отчетливо просматриваются округлые груди. Эти гибридные создания роились вокруг девушек, которые поначалу не понимали, с кем имеют дело, и охотно позволяли себя обнять. Странное существо, продлевая ласку, в какой-то момент давало жертве почувствовать его физиологические особенности; и содрогаясь, с лихорадочным возбуждением чувствовало, насколько потрясена и очарована девушка или женщина, не знающая теперь, кого она обнимает — подругу или возлюбленного. Никогда еще, обнимаясь, не испытывала она столь пикантных чувств… Молодых мужчин тоже тянуло к таким гибридам, которых они принимали за распущенных женщин. Их обольщало чужеродное обаяние. Они преклонялись перед этими мнимыми девушками; и пугались, чувствовали себя растроганными, растерянными, когда понимали, что держат в объятиях загадочное существо: женственного юношу, настойчивого и высасывающего все силы. А подобные существа начали появляться во множестве, они соблазняли и девушек, и молодых людей. Сколько страхов, запутанных ситуаций и слез вызвала одна только рыжеволосая Тика Он! Она пришла в пурпурно-розовых одеяниях из Оверни, не работала, а только пела… и произвела потрясающее впечатление даже на Венаску. Диким существом была эта Тика Он: пела звонким мальчишеским голосом, смеялась… Какого она пола, Тика Он и сама не знала. С одинаковым пылом целовала она и мужчин, и женщин. Ей хотелось одного: обнять человека, довести до состояния экстаза. Если кто требовал большего, она, как правило, с яростью вырывалась из объятий. А кто пытался насильно овладеть ею, вскоре сам ее отпускал: так ужасно она кричала плакала, а потом часами не могла успокоиться. Как если бы ее половой орган был жуткой раной… Тика Он очень привязалась к Венаске, неизменно спокойной и нежной. Дело кончилось тем, что тулузской владычице пришлось эту связь разорвать. Темнокожая ласково-насмешливая Венаска впервые в жизни ощущала ужас и отвращение. Она была так напугана, что обратилась за помощью к другим: люди из ее окружения, сменяясь, стояли на страже, чтобы рыжеволосая Тика Он не проникла к их госпоже. Тика Он осыпала их проклятьями возле дощатой хижины близ собора Святого Сернина, где в те недели жила Венаска. Венаска же плакала: «Она чувствует, что она такое. Или вот-вот почувствует. Не сердитесь на меня, я не могу ей помочь. Она сейчас словно заново рождается; я ей в этом помочь не могу». Тика Он еще несколько месяцев увивалась вокруг Венаски, а потом отправилась куда-то на север, и там следы ее затерялись.