Горы моря и гиганты
Шрифт:
По-прежнему стройный, но уже вполне зрелый мужчина: Ионатан, в длинном серебристом плаще, заколебался и не без легкого страха протянул консулу руку.
— Ты должен мне помочь, Ионатан. У меня мало помощников.
А что, консул чувствует над собой какую-то угрозу?
— Нет, мне никто не грозит.
Тускло улыбнувшись, Мардук опустился на стул; стена его комнаты посверкивала белым, как если бы была обита листовой сталью.
— Чем же занимаешься ты, Ионатан, — на протяжении дня, в течение месяца?
— На протяжении дня? — Он, как и многие другие, работает на болоте; работы там хватает.
— Ты хочешь меня упрекнуть. Ты имеешь в виду, что необходимости в этом, собственно, нет, что я мог бы просто расширить фабрики.
— Нет, Мардук. Я не имею этого в виду.
— У тебя есть какие-то другие желания?
Ионатан промолчал, лишь с удивлением взглянул на него; Мардук сидел с утомленным видом и тоже молчал.
Охранник открыл дверь: темнокожий мужчина, сенатор какого-то западного градшафта, вошел в комнату, склонился в глубоком поклоне перед Мардуком и, казалось, едва осмелился выпрямиться. Мардук, в обычной своей неприветливой манере, спросил, как зовут гостя и каковы его намерения. Тот сказал, что хотел только увидеть консула, засвидетельствовать ему свое почтение.
— Вот как, — горько усмехнулся Мардук. — Для этого, значит, ты приехал сюда. Но мне-то это ни к чему, мой друг. Мне это только мешает. Вам нет нужды прилагать усилия, чтобы я вас увидел. Я тебе кое-что скажу: вы ни на что не годитесь.
Когда тот вышел, Мардук проворчал, что, может, велит изваять себя в камне: тогда, мол, у этих приезжих будет, на что поглазеть, и они смогут кланяться перед каменным истуканом.
Случилось так, что впервые за многие годы Мардук явился на заседание сената, не предупредив заранее о своем приходе; посидел, не сказав ни слова, и снова ушел. Он стал приходить все чаще, слушал других, уходил. Его озабоченные, беспокойные блуждания по градшафту… Однажды при непроясненных обстоятельствах — возможно, вследствие отравления невидимым газом — он в северной части города лишился чувств, но был вовремя обнаружен шедшими по его следу охранниками. Когда Ионатан навестил консула, тот выплеснул на него свое отчаянье:
— Разве я не сижу здесь, словно в ловушке? Долго ли еще ждать, пока она захлопнется? Враги подстерегают меня со всех сторон. У них есть оружие. Они работают. Я же ничего делать не могу. Даже этого я не могу.
Он снова и снова повторял: «Даже этого». Внезапно с испугом попросил Ионатана взглянуть, не стоит ли кто-то за дверью, и, когда Ионатан вернулся, истерично расплакался.
— Они ничего не могут. Я наблюдаю за ними. Перед Уральской войной они ничего не могли, и сейчас не могут. Мы все должны погибнуть. Знаешь ли, что я уже давно не видел тебя. Помнишь, какой нынче день?
Он, сидя на кровати, изучал лицо Ионатана.
— Сегодня годовщина моего вступления в этот город.
— Да.
— Подойди ближе, Ионатан. Что еще случилось в тот день? Дай мне вспомнить. Я велел позвать тебя, но распорядился, чтобы наручники тебе не надевали. В тот день я… заключил с тобой брак.
— Оставь это, Мардук.
— А я помню. Мне приятно об этом думать, дорогой брат. То было темное ужасное время. Но и хорошее. Я стал преемником Марке.
— Я хочу уйти, Мардук, хочу уйти. Прошу тебя, позволь мне уйти.
Седобородый Мардук дрожал. Он жадно — испуганно — смотрел на молодого человека, чувствовал, что хочет для себя смерти, что уже наполовину умер. Тело его качнулось; он бормотал: «Что за искушение ко мне приближается, вновь и вновь… Теперь вот — с этой стороны. Нежданно». Тяжело дыша, он двигал по столу вазу, потом, крепко стиснув ее, прижал к столешнице. Нежное лицо Ионатана пылало, левой рукой он схватился за лоб.
— Ну хорошо, Ионатан, перестань. Я помогу тебе. Покажу, почему ты думаешь обо мне так плохо. — Он потянул его за собой, через дверь по коридору к окну. — Вот, видишь. Там раскинулся город. Ты сейчас подумал: какими оживленными были раньше его улицы. Как нарядно выглядели дома. И что натворил я. Вот нынешний город. Он заболочен запущен загнивает. А вот лицо Мардука. Выскажи мне все напрямую. Я — терпеливый слушатель.
Младший молча смотрел, как на горький обросший щетиной рот упал алый солнечный луч.
— То, что ты, Ионатан, обо мне думаешь, для меня не новость. И уж тем более не тайна. Многие думают так. Не будь у меня оружия, я бы исчез уже много лет назад. Они обвиняют меня в желании их погубить, потому что я посылаю их на полевые работы.
— Я не обвиняю тебя, Мардук. Я, напротив, прошу, чтобы ты меня простил.
— Да, знаю, ты однажды уже просил у меня прощения. На лестнице. Или где это было. В тот день. Ты, помнится, упал передо мной на колени. Оставим это.
Он отошел от окна, вернулся в комнату, ухватился за спинку стула и какое-то время молчал; потом у него вырвалось:
— Говорю тебе, я не виноват во всем этом убожестве. Не я виноват. Я ничего больше не могу. Каков этот стул, который я сейчас швырну на пол, таковы и люди: если за них ухватишься, они не будут опорой, а только произведут шум и упадут. Нам чего-то недостает. Чего же? Мне ничего больше не дается, Ионатан. Я больше так не могу. Тысячи людей уже бежали за границу. Под конец они получат-таки мою голову. Как будто это хоть что-то им даст. Я мог бы пойти на уступки. Но я этого не сделаю. Пусть я плохой, все же есть много такого, что гораздо хуже меня. Пусть я блуждаю в потемках, все равно я забрался выше по склону, чем они. Я плохой, не так ли, Ионатан? — Он, вздохнув, прикоснулся лбом к плечу молодого человека.
— Ты не плохой. Если бы я знал, как тебе помочь…
— Ты принуждаешь себя. Ты говоришь мне хорошее, Ионатан, только из жалости. На самом же деле думаешь иначе. Останься, поддержи меня. Ты мой брат, который меня ненавидит.
— Я бы хотел помочь тебе, Мардук, — всем, чем могу. Ты только скажи, как. Я хочу приходить и сидеть с тобой рядом, Мардук, не принимай меня за ребенка. Я не держу на тебя зла. Я, правда, не нахожу в себе никакой злости. Я мог бы просить у тебя прощения за многое. Дай мне шанс, Мардук, проявить себя с хорошей стороны. Кто ты, кто ты — ты, бедный человек…
— Не говори так, не говори, — задрожал консул. — Просто всегда оставайся подле меня. Это я раскрылся перед тобой как бедный. На самом деле мы все бедные. Не я один. Мы все погибнем. Где оно, спасение?..
Он отступил от Ионатана. С подрагивающим лицом, моргая и бросая на молодого человека короткие злые взгляды, обошел вокруг круглого стола и уставился на своего собеседника уже с той стороны:
— Во мне завелась гниль. Но я еще пробуду сколько-то времени здесь, в этом доме. Это моя нора. Я уже помогаю себе, Ионатан. Уже сам себе помогаю. Посмотри на мои седые волосы. Несколько лет назад они были волнистыми и послушными. Сейчас же стоят торчком, как щетина. Такова и судьба нашей земли. Может, меня вскоре вынесут из этого дома ногами вперед. Но — хватит об этом. Боюсь, к концу жизни я еще успею стать очень злым.