Горы моря и гиганты
Шрифт:
Мужчина, как ему предложил Ионатан, отнес женщину в кабину машины. Ионатан ослабил крепления, запрыгнул внутрь. Мужчина отошел назад; кузнечик распрямил ноги, согнул их, снова выпрямил и с металлическим жужжанием поднялся в воздух. Грациозно перескочил через ручей, на высоте человеческого роста, потом развернулся; сделав круг, миновал место аварии и, покачиваясь, полетел к домам большого города.
Элина, отойдя шагов на двадцать вверх по течению, принялась умываться, встав на колени и наклонившись над ручьем. Она горстями черпала воду и сперва дула на нее, будто хотела согреть, а потом выливала себе на грудь. Закончив с этим, подошла к человеку в зеленом:
— Я не хотела бы дожидаться своего друга здесь. Если вы не против, давайте вернемся в город пешком и узнаем, как себя чувствует пострадавшая.
Мужчина неподвижно лежал у воды.
— Идемте же. Или вы что-то ищете?
Он недоверчиво взглянул на нее снизу вверх:
— Я еще побуду здесь. Когда господин вернется, я услышу, что с ней.
— Вы, значит, предпочитаете ждать.
Прислонившись к дереву, Элина рассматривала незнакомца. Простояв так какое-то время, она уже не сомневалась: у воды он что-то искал и теперь хочет спрятать этот предмет на груди. Она углубилась в заросли. А когда медленно возвращалась, насвистывая, он вышел ей навстречу. И тут она поняла: это один из изгнанников, который тайно вернулся и продолжает свои опыты, — оборотень. «Моя плоть, моя кровь», — задрожало в ней; она почувствовала укол зависти-восхищения. Но, когда взглянула в опечаленное лицо незнакомца, ее пронзил ужасный, исполненный злобы взгляд. Его зеленый забрызганный кровью костюм был примерно таким, какие носят горцы; шапку он надвинул на уши и низко на лоб. Шагал этот коренастый человек широко. Она отставала на несколько шагов:
— Идите помедленней; я за вами не поспеваю.
Он сделал над собой усилие, пошел медленнее. Они оказались в буковом лесу. С коричневой почвой. И когда Элина подняла глаза, незнакомца между стволами видно не было. Она ускорила шаг. Вон идет мужчина, в коричневом, совсем близко от нее, она его не заметила. Но куда подевался зеленый? Она хотела просто обогнать коричневого, случайно оглянулась… Шапка надвинута низко на лоб, как у зеленого… Она будто вросла в землю, когда увидела его угрюмое замкнутое лицо. Да это же и есть зеленый! Она поспешила за ним. Та самая походка. Короткое коренастое тело. Что же это?! Когда Элина остановилась, а он прошел чуть вперед, она уже не различала его среди стволов, на коричневой земле. Она протерла глаза, подбежала к нему… Прямой мужской взгляд.
— Объясните мне, я напугана. Мне казалось, на вас только что был зеленый костюм.
Он посмотрел на нее:
— Да. И что?
— А теперь?
Он не сразу сообразил, в чем дело. Остановился, взглянул на свою одежду. Потом поднял кулаки к глазам, простонал:
— Теперь вы пойдете куда следует. Донесете на меня. Расскажете, что я за птица. Какую одежду ношу. Меня зовут Лоренц. А вас?
— Элина.
— Элина, я не пущу вас дальше. Я попался вам в руки и должен принять защитные меры.
— Вы хотите меня задержать насильно?
— Я ведь уже сказал.
— Лоренц, я ничего не понимаю. Но я тоже кое-что ношу на себе. — Она победоносно засмеялась ему в лицо. — Вы полагаете, чтобы быть оборотнем, нужно носить особую цветную одежду. Я и без нее действую как оборотень. Непосредственно рядом с Мардуком. Не верите? Взгляните на мое плечо.
Она, подступив к нему ближе, оттянула вниз вырез платья: плечо переливалось разными оттенками голубого. Он все не отрывал глаз, хотя она уже прикрыла плечо.
— Вы удивлены. Все-таки будете применять ко мне силу?
Он схватил ее за руку, приблизился к ней, от удивления лицо его сделалось совсем простодушным, он медленно выдавил из себя:
— Нет. Но я вас не знаю. В самом ли деле вас зовут Элина? Не знаю, чем вы занимаетесь. И… Как давно вы здесь. Где живете.
— Я подруга Ионатана. Он мой друг. Но он-то не Мардук. Не бойтесь его. Я так рада, так счастлива, что нашла вас!
Осторожно летел Ионатан со стонущей раненой женщиной сквозь лесные просеки, над лугами аллеями. Она лежала на заднем сиденье, укрытая шалью Элины. Грациозно поднимался кузнечик в воздух, его обвитые спиралями ножки попеременно жужжали и звенели. Ионатан не осмеливался оглянуться: боялся, что женщина умерла. С растущим беспокойством вел он машину, слишком сильно нажимал на рычаг, но кузнечик все так же равномерно парил и покачивался. Дети на шоссе смеялись, слыша нарастающий гул экипажа для влюбленных. Ионатан же вздыхал, как если бы ему самому грозила опасность. Вот наконец и маленькая розовая больница на обрамленном деревьями лугу. Когда сестры вынесли раненую из кабины, Ионатан, кусая губы, остановился возле своей машины и лишь чуть позже медленно поднялся по лестнице. «Они скажут, что она умерла. Выйдут из какой-нибудь двери, из лифта и объяснят мне, что ничего больше сделать не могут». Он подошел к окну. «Никто не выходит. Я могу простоять здесь долго. Сколько людей до меня уже стояли здесь и смотрели на эти деревья. Пересчитывали их. Шесть — в переднем ряду, пять — в заднем. На самом деле совсем не на деревья они смотрели; они видели нечто другое, деревья же — лишь приложение: бродяжничают по периферии поля зрения, то появляясь, то вновь исчезая». Он уперся лбом в оконную раму, простонал: «Я не хотел в Берлин. Не хотел возвращаться. О, если бы я мог не быть сейчас здесь! Если бы нашлась в мире хоть какая-то сила, способная мне помочь. Которая забрала бы меня отсюда и всё это быстро завершила. Чтобы мне не нужно было больше смотреть на эти деревья, чтобы я забыл этот дом и то, как стоял здесь. О ты, великая сила, сделай так, чтобы ничего плохого здесь не случилось, помоги мне! Та женщина не должна умереть, все опять должно быть хорошо, потому что я хочу вырваться из Берлина». После таких мыслей вынырнул, неизвестно почему, Мардук, мрачный-пугающий, а из-за спины Мардука, вместе с ним, — нечто еще худшее: скверное темное потаенное. Ионатан стоял, будто связанный; и угрожал, не двигаясь с места: «Если на сей раз меня пронесет, больше я им так дешево не продамся. Что-то случится. Я не хочу такое терпеть. Не хочу. Не хочу. Я буду обороняться». Он потянулся, не сознавая, что делает; тяжело дышал, пялился в пустоту, пытался сбросить с себя этот кошмар. Какая-то медсестра мягко прошелестела платьем; ее пристальный взгляд, совсем рядом. Сперва она стояла перед Ужаснувшимся молча; потом: та женщина-де ослаблена, вследствие потери крови; но через две-три недели силы ее восстановятся. Мрачный Ионатан без единого слова спустился по лестнице. А потом рванулся, побежал. Уже сидя в своем кузнечике (и после, во время полета) он кричал и неистовствовал, рычал и плакал, пока аппарат с жужжанием поднимался и опускался; и сам не знал, почему слезы застят ему глаза. «Все опять хорошо, — это пьянящее опущение распирало его изнутри. — Все хорошо, Ионатан, успокойся. Теперь ты спешишь к Элине. А плохое пройдет. Все плохое уже позади». И когда он увидел ее пурпурно-красную юбку, развевающуюся на лесной тропе, над которой они уже пролетали, он из кабины потянулся к ней:
— Элина! Элина!
Они наконец обнялись. Не думая о чужом мужчине, который, не проронив ни слова, отвел взгляд. Лепетали друг другу слова любви, будто не виделись много месяцев, а теперь встретились после ужасной разлуки. Оба были счастливы и валились с ног от усталости. Опустились в траву под деревом. Только теперь Ионатан почувствовал, что для него значит Элина. И все не мог насмотреться на нее.
— Ионатан. — Элина подняла голову. — Ты не заметил, кто стоит рядом с нами.
Он взглянул и тотчас узнал мужчину, хотя тот теперь был одет в коричневое. Элина, с улыбкой наблюдавшая за Ионатаном, шепнула ему на ухо:
— Это оборотень. Его выслали из страны.
— Удивительно. — Ионатан все смотрел на мужчину. — Удивительно, что я так и подумал.
Он встал:
— Состояние вашей спутницы не тяжелое. Через пару недель она снова будет здорова. Поводов для тревоги нет.
Элина шагнула к Ионатану:
— Он думает, ты его выдашь. Скажи ему что-нибудь.
Ионатан долго взвешивал все «за» и «против»; он чувствовал: то, о чем он мечтал, исполняется слишком быстро.
— Я перед вами в долгу. И определенно вас не предам.
— Не принуждайте себя, Ионатан. В помощи я не нуждаюсь. Достаточно вашего слова, что вы меня не выдадите.
— Не выдам. Почему ты смеешься, Элина?
— Я рада, что ты с ним поговорил. Как я тебе благодарна! Мой милый…
ВСКОРЕ ПОСЛЕ этого случая группа жаждущих мести изгнанников превратила Магдебург в очаг вооруженного сопротивления Берлину. Мардук, мрачный Праздношатающийся, яростно нанес ответный удар. Быстро и с клокочущим презрением к изгнанникам организовал он атаку. В градшафте поговаривали, будто он ждал наступления предателей. Они должны были что-то предпринять — эти ослы, эти жалкие огородные пугала. Горожане не сомневались, что возможность обрушиться на врагов доставила ему радость и побудила его, человека уже почти опустившегося, снова воспрянуть духом. Сам консул оставался в Берлине, но послал в Магдебург Лучио Анжелелли, черного молчаливого капитана своих охранников. Огнеметы противника не могли справиться с его «метлой» — лучами, оказывающими подавляющее воздействие на солдат. После распада большого Круга народов уже не существовало единообразия боевых средств. Обмен специалистами, наблюдение друг за другом практически прекратились, теперь снова можно было воевать. Лучио Анжелелли с захваченными в плен главными заговорщиками — пятьюстами примерно мужчинами и женщинами — разъезжал по городскому ландшафту. Две недели мотался он по улицам и аллеям, по площадям и горам, сплавлялся на плотах по рекам, созывал людей на собрания — на полях и в фабричных цехах. Повсюду — пользуясь технологией времен Марке, позволявшей создавать миражи на дымовых облаках, — он показывал, как недавно разгромил группу заговорщиков. А потом устраивал суд над пленными, пока по всему градшафту непрерывно ревели металлические быки. К простому обезглавливанию, раздроблению рук и ног, удушению добавились новые способы казни. По приказу Анжелелли пленников по одному взрывали бомбами или они разбивались на неуправляемых самолетах. Он практиковал и медленное замораживание с помощью специальной дождевальной установки, которая выбрасывала струи воды сначала только на плечи и шею, а потом и на все тело осужденного. Анжелелли, правой руке Мардука, важно было продемонстрировать, какой властью обладает консул. Именно Анжелелли на площадке перед своей палаткой устроил невиданное зрелище — заставил двигаться одну из замороженных белых фигур. Она, эта фигура, подтягивала одну ногу, потом другую, верхняя часть туловища косо наклонялась вперед, покачивалась; среди глубокой тишины командующий велел фигуре приблизиться; та откинула снежную голову, опустилась перед ним на колени… И завалилась на бок, потом перекатилась на спину: белая замороженная человеческая фигура, почти мертвец, точнее, мертвая женщина. По его приказу она поднялась, угрожающе двинулась на зрителей — и те бросились врассыпную.
Примерно в то же время Мардук решил расширить посевные площади, принадлежащие градшафту Берлин, на север, за счет Мекленбурга, — захватив Гюстров Деммин Анклам[44]. Вскоре сенат, работавший рука об руку с консулом, счел целесообразным нанести удар из Деммина и Анклама, чтобы завладеть весьма плодородной, но невозделанной местностью между Штральзундом и Анкламом. Лишь после этого Мардук и сенаторы впервые задумались, как произвольно поделена территория городского ландшафта, сколь большие пространства земли — в соседних градшафтах тоже — не приносят никакой пользы. К югу от Эльбы, в градшафте Лейпциг, кипела жизнь. К западу же от Магдебурга начиналась полоса руин: разрушенных опустошенных городов, прежних центров теперь уже не существующих промышленных отраслей. Ганновер, сосед Гамбурга и ближайший к Берлину западный градшафт, владел собственными фабриками Меки, а также мощными энергетическими установками, и полнился миллионами вялых болезненных людей, над которыми бдительно надзирали сенаторы (потомки прославленных правящих родов), каждый из которых мечтал установить свою тиранию. Масса же народа развлекалась, с иронией и презрением наблюдая за интригами своих правителей, и воспринимала происходящее как низменную забаву. Не встретив сопротивления, войска берлинского сената подошли почти вплотную к Ганноверу, которому подчинялись Брауншвейг и Вольфенбюттель, Хильдесхайм и Целле. Жители этих западных областей лишь удивлялись тому, что люди, прибывшие с востока, заселяют и обрабатывают пустующие земли, будто не существует никаких фабрик Меки, никаких энергетических установок.