Горы моря и гиганты
Шрифт:
МАРДУК СТОЯЛ среди комнаты. Тряхнул головой. Подошел к окну, провел рукой по подоконнику. Содрогнулся. Потом. Нахмурил лоб, поднял кулаки; вдруг, вздернув подбородок и взвизгнув, повалился на пол. Выгнув спину, уткнулся ртом в паркетину, прижался губами к доске. Его крики проникли сквозь стены. По коридору уже бежали охранники. Дежурный капитан стучал колотил в дверь, наконец взломал ее. Подскочив к Мардуку, поднял его, а тот, с нахмуренным лбом, повис на капитане и, уставив невидящий взгляд в пространство, продолжал кричать. Капитан усадил его на постель, одел. Потом повел этого трясущегося возбужденного человека через
— Охрана, охрана!
— Я здесь, мой консул.
— Шум. Шум. Хочу, чтобы был шум.
И он ударил кулаком по металлической задней стенке письменного стола:
— Хочу больше шума. Вот так. Чтоб был шум.
Вместе с капитаном он выскочил на ночной двор. Оказалось, разбившуюся уже унесли. Консул дрожал ревел:
— Тревога! Тревога!
Солдаты ударяли в жестяные щиты. Колотили железными прутьями по каменным плитам. Но Мардуку этого было мало. Он стоял в центре черного — плотного, все более плотного — круга мужчин, колотящих по каменным плитам. С воплями поднимал кулаки и обрушивал на себя. Весь остаток ночи он не давал себе роздыху. Стоял, страшно напрягшийся, в круге солдат, дрожал, кричал, зигзагом приближался то к одному, то к другому. Устроенную им какофонию было слышно и в городе.
Когда рассвело, он велел отнести его кровать в одну из пустых комнат. Там лежал до полудня; черный безмолвный капитан дежурил возле него. Этого человека Мардук не отпускал. Перед ним плакал задыхался мучился, не стыдясь. В полдень они оба вышли из комнаты.
Снежно-белая фигура Ионатана на первой лестничной площадке. Ионатан бросился к ногам Мардука — тот лишь стиснул зубы — и обнял его колени. Он приник головой к ногам консула, будто молил о прощении или милости. Нетерпеливо шевельнул консул коленями, не задумавшись, почему молодой человек упал перед ним. Подобрав шарф, поднялся к своему кабинету. «Мы будем… работать», — сказал, с расширенными остекленевшими глазами, черному капитану. Говорил, принимал посетителей, отдавал распоряжения. Думал в промежутках: «Я ничего не слышу. Ничего не вижу. Что со мной происходит».
Ближе к вечеру в здание проскользнул бледный, как труп, Дезир, сердечный друг Балладески. К Мардуку он не хотел. Но когда тот услышал о нем, велел привести. Они стояли друг против друга. У потерявшего дар речи Дезира из глаз текли слезы. Он подошел к окну, из которого выбросилась Марион, погладил подоконник, опустился возле окна на колени; всхлипывал, отвернувшись от Мардука.
— Ты думаешь, Дезир, — внезапно прошипел консул, — что это я убил Марион.
Другой сказал, запинаясь:
— Даже не знаю, что думать.
— Подойди сюда, Дезир, подойди.
Когда тот приблизился, Мардук долго смотрел на него, потом крепко обнял, пробормотал:
— Она… была добра к тебе. И ты ей делал добро. Это хорошо, Дезир.
— Почему она умерла?
— Не спрашивай. Не надо.
Консул уже отпустил Дезира; и, сотрясаясь всем телом, упал на землю, кричал, засовывал себе в рот платок; Дезир, опустившись на колени, держал его за плечи, сам плакал.
На следующее утро разбитое тело Балладески было предано огню. Кремация совершалась в присутствии Мардука, сопровождаемого черным капитаном, и Дезира.
— Я хотел бы помочь тебе деньгами, — сквозь зубы процедил Мардук похожему на труп Дезиру, когда они вышли из зала. — Но потом — это моя просьба — ты должен будешь покинуть город. Уезжай куда-нибудь подальше, с ребенком. Я предоставлю тебе такую возможность.
— Что плохого я тебе сделал, Мардук?
— Ничего. Ты просто окажешь мне любезность, уехав, ведь тебя ничто к этому городу не привязывает. Ты доставишь мне такую радость, Дезир. Обещай.
Тот недоуменно взглянул на консула, который, хотя и шагал твердо, заговорил сейчас с ним так мягко, как никогда прежде. На лестнице ратуши Дезир с упреком начал:
— У меня большое горе…
— Я знаю, знаю, — перебил консул, — но все равно ты покинешь город.
Он взял Дезира под руку. В вестибюле — безлюдном уставленном цветами стеклянном помещении — прижал его к себе, выдохнул:
— Дезир, ее больше нет, нет. Балладески нет больше. Ее место опустело. Она стала золой. Золой. Но ко мне она приходила.
Он дрожал мерз скрежетал зубами:
— Почему она пришла ко мне? И за что… покинула? Я ей ничего не сделал. Скажи, ведь ты ее знал: чего она от меня хотела. Она сломала меня и потом ушла. Почему, почему?
— Она всегда говорила, что ненавидит тебя, Мардук.
— Я ей ничего плохого не сделал. Она была здесь. И могла бы спокойно уйти.
Мардук отпустил Дезира, зябко повел плечами:
— Уходи, Дезир. Я не жду никакого ответа. Не стой здесь.
Дезир с затуманенным взором направился к двери. Мардук заставил себя его догнать:
— Дезир. Не держи на меня зла. Перед отъездом загляни ко мне еще раз. Обязательно загляни! — Он обнял его. — Не ты послал ее сюда. И не мои враги, Дезир. Что же такое было в ней? Что побудило ее от нас уйти? Ведь ты любил ее. Любил. Любил. Долгие годы находился при ней.
— Что ты с ней сделал, Мардук?
— Ничего, клянусь тебе. Я и сам сломлен, сломлен. Разве ты не видишь.
И — беспомощная дрожь.
Дезир высвободился из его объятий, ушел. Покинул этот градшафт, разъезжал по западным странам. Очень скоро разнесся слух, что он агитирует людей против «преступника Мардука».
Политика Мардука после перенесенного им удара не изменилась. Правда, на протяжении целого года город слабее ощущал на себе его руку. В угрюмом ожесточении пребывал консул, от месяца к месяцу все больше старел. Казалось, он занимается текущими делами без внутреннего участия, только по привычке. Приближенные к нему люди знали, что он часто, запершись, изливает свое отчаянье в слезах. У некоторых тогда сложилось впечатление, что достаточно дотронуться до консула пальцем, чтобы кардинально изменить направление его деятельности.
Чиновники вызывающе пренебрегали распоряжением о демонтаже фабрик Меки, приостанавливали снос фабричных зданий, не заботились о повышении доходности принадлежащих городу земельных угодий.
Об Ионатане консул давно ничего не слышал. Занимаясь из последних сил текущими делами, он не хотел никаких напоминаний о пережитой им боли. Мардук раздался вширь и отяжелел, голову втягивал в плечи, его маленькие глаза моргали, на висках появилась седина.
— Я уже седой, Ионатан, как видишь. А ты какой? Дай на тебя поглядеть.