Госпожа ворон
Шрифт:
— Тогда, ее отец, тан Аамут?
— Не знаю, — снова пожала плечами Бану, поднимаясь: нет смысла продолжать разговор, в котором она не имеет ответов на вопросы даже для себя.
Бансабира качнула головой в сторону двери:
— Иди к остальным, мне надо подумать в одиночестве.
Генерал кивнул, но, не сдвинувшись с места, спросил еще:
— Напоследок: вы сказали, что знаете лишь один способ объединить север. Я вас правильно понял?
Бану улыбнулась снисходительно и мягко:
— Только ты всегда и понимал меня правильно.
Гистасп разулыбался всего на мгновение, поклонился и вышел.
Стало быть, после возвращения Бансабиры в Яс, первой степенью важности для разведки станет шпионаж в Гавани Теней, второй будет Ласбарн, третьей — Серебряный дом, а четвертой — собственный чертог: возможно, есть кто-то, кто регулярно доносит о замыслах Бану в столицу за какую-нибудь обещанную награду, помогая Тахивран обставлять таншу на шаг вперед. Может, отстраненный Отан? Но Серт вроде как присматривает за ним в оба. А вот его семья, да и другие сторонники Адара…
Впрочем, возможно, старается Яфур Каамал. Хорошо, что Юдейр успел расставить своих людей в его доме. Надо решить, как с ними быть и как поддерживать теперь связь со всей разведкой.
Бансабира решительным жестом сгребла камушки в ладонь, не глядя, кинула в ящик стола все разом и встала. Пусть пока разведку возглавит тот парень, что нынче разносит напитки на празднике. Если ей удастся встретить в Храме Даг Рамира, она попросит его вернуться на пост. В конечном счете, он возвращался в храм ради Шавны, и даже если блажь прожить с Трехрукой жизнь не оказалась иллюзией, с их расставания минуло пять лет. Чувства Шавны никогда не были столь сильны, чтобы пережить подобный срок. У Рамира нет поводов задерживаться в Храме Даг, ибо жить рядом с женщиной, желаемой всей душой без права коснуться ее, невыносимо.
Кому, как не Рамиру, знать это по собственному опыту.
Это будет непростая ночь, поняла Бану, поглядев в темноту из окна предоставленной комнаты.
Танше следовало хорошенько отдохнуть и утром пуститься в дорогу.
Но женщина хотела отослать охранников, отправить Вала выведать, куда расселили Лазурных, и явиться среди ночи к Маатхасу. В чем-то простом, вроде сегодняшнего платья, чтобы быстро пятнуть за шнурок на поясе — и остаться обнаженной. Бансабира облизнулась, прикрыв глаза: Сагромах совсем не меняется, только притягательность его растет с каждой встречей. Или, хихикнула Бану, все дело в том, что со времен связи с Астароше ей больше не доводилось делить постель с сильным мужчиной? Как ни посмотри, нигде женщина не чувствует себя настолько женщиной, как под простынью, обвитая горячими руками, с силой которых ее собственные никогда не сравнятся.
Им так и не удалось сегодня нормально переговорить. Похоже, Гистасп о чем-то беседовал с таном. Хорошо бы узнать, о чем. Но спрашивать напрямую Бану не решится даже у Гистаспа — что говорить про Сагромаха. Какой бы заносчивой она ни казалась, но в отношениях с мужчинами — стоило признать хотя бы себе — смущалась несказанно.
Когда это было, улыбнулась танша в душе, вспоминая их с Сагромахом поездку за стены чертога.
Бансабира вздохнула.
Чтобы ни случилось, к Маатхасу она не пойдет. Он не принял ее тогда, и сейчас невозможно залезть под его одеяло, не оскорбив его чувств, и не потеряв своей гордости, которую вопреки всем мнениям Сагромах в ней настойчиво ценит.
Она не пойдет.
После разговора с Гистаспом Сагромах битый час ходил из угла в угол, просчитывая количество шагов от одной стены до другой. Даже, когда расстояние было уже хорошо известно, тан не останавливался — стоит перестать считать, и в голову мгновенно неудержимым вихрем ворвутся все сладкие и опасные мысли. Идеи, которые захочется сейчас же притворять в жизнь.
Значит, она, Бансабира, хочет, чтобы Сагромах отбросил сомнения? Чтобы был решительнее? Чтобы утратил благочестие, а вместе с ним и самоконтроль?
Маатхас не был уверен, что поступил бы правильно, но чувствовал, краснея до ушей, что и впрямь ведет себя как мальчишка. Мужчина бы давно уже взял все, что ему причитается, но… разве ж мужчина состоит только из этого?
Сагромах схватился за голову — он совсем запутался. Он так старался быть достойным восхищения, так старался все сделать правильно…
Но ведь лучше один раз вовремя, чем два раза правильно, прозвучал в его голове альтовый насмешливый голос. Маатхас повел шеей: решено. Если сегодня Бансабира придет, если хотя бы пошлет записку или того же Гистаспа, он, Сагромах, больше не остановится.
— Ты не можешь так обращаться со мной при всех, — бросила Джайя, врываясь в спальню ахрамада, когда торжество подошло к концу. Кхассав был гол по пояс и, кажется, целенаправленно напивался. Хотя, когда он заговорил, Джайе подумалось, что алкоголь и впрямь не берет его, если он может говорить настолько твердо.
— Я — наследник трона Теней, нахожусь в своем дворце, и ты говоришь мне, будто я не могу разговаривать со своей женой так, как вздумается?
Джайя попятилась: а, может, алкоголь действует на него, как на всех.
Кхассав отставил высокий кубок, поднялся, тяжелой поступью сократил расстояние между ними. Джайю тошнотворно обдало облаком хмельного угара, отчего беременная женщина едва не исторгла все съеденное на празднике. В позыве она зажала рот рукой, но Кхассав тут же отнял тонкие пальчики.
— Ты… — Джайя растерялась. — Иллана, Мать сущего, — нашлась молодая женщина, — велит мужчинам защищать женщин, а не унижать их при всех.
Она вздернула голову: а что? Должен же быть хоть какой-то толк оттого, что она целыми днями слушает нотации в храме Двуединства, куда со дня прибытия гоняет ее раману Тахивран.
— Хо, — скалясь, протянул Кхассав с интересом. — Заморская дурочка, наконец, начала понимать суть вещей? Похвально.
— Отпусти, — Джайя вырвала руку и отступила еще. Кхассав не преследовал — ухмыляясь, раскачивался, где стоял.
— Но видишь ли, Иллана — лишь одно из воплощений Всеблагой. А вот Шиада дает мне право выбора: воздавать по заслугам или простить. Как думаешь, следует ли мне простить, что женщины, которые призваны помогать мне блюсти в стране мир, подначивают распри среди ее танов?