Госпожа ворон
Шрифт:
Одинокий волк иной раз способен растерзать жеребца: желая полакомиться сочным конским мясом, бесстрашно он бросается на животное, превосходящее его и весом, и ростом. Нападает в прыжке, впиваясь клыками в обтянутое мышцами горло, и изо всех сил дергает вниз. При успехе, несчастное животное, заржав от ужаса и боли, покорно опускается на колени. Хозяин положения, довольный собой волк деловито перепрыгивает добычу и заходит сзади, вгрызаясь в круп и с удовольствием терзая живое мясо. А конь лежит и уже не пытается встать, терпя невыносимую боль и ощущая наступление смерти.
Но если одинокий, отбившийся
Староверы в Иландаре напоминали табун, взбудораженный присутствием одинокого дерзкого хищника, осмелившегося по несвойственной волкам глупости показать клыки. Суровые — неважно гнедые ли, вороные; степные или горные; рысистые или скаковые; иноходцы или мерины — они ополчились на врага, встали в плотный круг морда к морде и высоко подняли в стойке задние ноги, защищая молодняк…
Сколько уже христианских селений, деревень и городов осталось позади?
Гленн глубоко выдохнул и огляделся. Селение перед его глазами объято бедствием разбоя; небольшая церквушка на вершине холма полыхает красным и рыжим. Среди охваченных паникой людей с двенадцать десятков староверов — все под его рукой. Что ж, так тому и быть, думал Гленн, не стоит отзывать партизанский отряд, чинивший произвол. Да, это вовсе не промысел Богини, ведь даже Кровавая Мать Сумерек Шиада не велит такого. Нет, это воля людей — тех, кого намеренно заставили защищаться.
Всем, кто принадлежал крылу Великой Матери, нечего было опасаться — стоило доказать свою преданность Богине, и староверов оставляли в покое. Слухи о небывалой выборочности разбойников приводили к тому, что среди приверженцев Матери-Церкви появлялись отступники, стоило соглядатаям на воротах ударить в колокол и возвестить о приближении отряда язычников.
Под началом Гленна собралось несколько отрядов, которые возглавили несколько верных людей. Кто-то примкнул к жрецу, когда стало известно, что месть за Виллину возглавил друид из Ангората и сын Храмовницы Неллы, другие дезертировали из армий Страбона, Ладомара и особенно — из герцогства Лигар. Прознав — а Гленн не прятался — что староверов Иландара ведет брат бывшей госпожи, при которой жилось спокойнее, те, у кого хватало духу, бежали из владений Берада. Те, кому не хватало, погибали на плахах, вздернутые за иноверство и предательство, едва Берад узнавал об очередном бегстве. Отряды под началом Кэя начали массовое преследование староверов у Бирюзового озера. Поэтому вскоре отряд Гленна серьезно распух.
Это жрецу было совсем не на руку. Чем больше людей, тем больше мнений, и тем сложнее искать мотив, который бы убеждал их идти за ним. Больше всего пересудов было о возмездии и справедливости. Гленн чувствовал себя угнетенным: он плевал на справедливость — ему нужно было спасти брата, переговорить с вождями скахир и выполнить поручение Шиады. В скором времени, перебрав все варианты, он оставил руководство отрядом тем, кто больше всех жаждал христианской крови, и, прихватив пару сторонников, отправился в Кольдерт, выдавая их за тройку монахов.
Однако попасть в столицу не удалось: от переизбытка беженцев король Нирох повелел наглухо запечатать ворота, и теперь те, кому некуда было деться, как саранча выедали все окрестности столицы. К весне падеж за стенами крепости разгорелся, как чума.
Хмурый и разочарованный, Гленн отправился на север.
Гистасп возглавил отряд для возвращения в чертог Яввузов, кратко сообщив остальным ситуацию. Маатхасу перед выездом он счел нужным сообщить тоже: негоже обижать такого хорошего соседа недоверием, рассудил генерал. В чертоге полно хороших бойцов, поэтому Раду он оставил в лагере на юге Яса, а вместе с ним "полдюжины меднотелых" и Дана Смелого, чтобы был тот, кто сможет всем руководить. Этой горстке поселенцев одного столичного кабака было велено дождаться вестей от Бугута и, как только связь с проходцами, собирающими сведениями для Матери лагерей, будет установлена, выдвигаться домой. А сам с остальными помчался на север сразу, как смог.
Искренне убежденный, что если не в мировую, то хотя бы силой Тахбир и Русса уже давно уладили ситуацию.
Впрочем, то, что депешу о притязаниях Адара и Отана на танское кресло, доставили так далеко, в Гавань Теней, не могло не наводить на мысли, что либо у Руссы и Тахбира возникли серьезные сложности (мать Адара имела корни в богатой купеческой семье), либо — что присланная депеша не более чем ловушка, целью которой было заставить Бансабиру второпях снятся с места и рвануть в приготовленную засаду.
Вероятно, Отан решил сыграть на высокомерии Матери лагерей, а потому заполонил северный тракт, по которому от столицы до чертога Яввузов добраться было быстрее всего. Потому Гистасп повел свой небольшой, но отборный отряд бездорожьями, окрестностями, вплоть до того, что в неожиданном месте свернул сильно на восток и на лодках двинулся вверх по Тархе, через владения союзника Маатхаса напрямую к чертогу.
Бансабире попался хороший капитан из ласбарнских торгашей. Перекинувшись парой фраз, мореход, длинный, сухой и изрядно пропитый после пребывания в порту, уяснил, что Бану — третий номер в сто девятом из Храма Даг, и не стоит пытаться сделать из нее очередной товар на поставку на невольничьих рынках.
Море, вопреки всем опасениям Гистаспа, было спокойным.
Спустя девять дней Бансабира, заслышав знакомый звук, взвилась из каюты на корму. Припала к борту и уставилась вперед, воодушевленная, как не бывало давно. В небо, от носа до кормы, поднимался ни с чем не сравнимый портовый гул.
Корабли заходили в бухту, другие, снимаясь с якорей, выходили в Великое море. С пришвартованных судов бросали сходни. По уже брошенным, переругиваясь на двух языках, катили бочки с ромом и заморскими винами. Кидали, сгружая, тюки со специями и благовониями из Адани, которые, всегда думала Бану, особенно нужно было бы жечь здесь, в порту, насквозь пропитанном солью, потом, свежей и подтухшей рыбой, грохотом стамесок и молотков, звоном цепей и отборной руганью, кабацкими шутками и перегаром.
Аданийские суда также привозили перекупленные у архонцев легчайший белоснежный хлопок, без которого было не обойтись в засушливых землях юга, и мягкую, но необычайно прочную выдубленную кожу, которая спасала от мечей разбойников и холода ночи. Предметами особой роскоши для женщин и мужчин считались товары из далекой империи Мирасс — многоцветные шелка, что в руках портного превращались в волны богатых одеяний, такие же мягкие, как весеннее море; и удивительно крепкое оружие из легендарной мирассийской стали с многослойными узорами тончайшей работы, которое, если верить рассказам, разрезало, как масло, любые другие клинки.