Государыня
Шрифт:
— Я просил вас не вмешиваться в государственные дела. Я всего лишь намерен исправить зло, нанесённое князем Александром великому Литовскому княжеству. Это при его полном попустительстве княжество потеряло треть земель. Он может перевернуться в гробу, но я смою этот позор с рода Ягеллонов. Я верну в лоно великого Литовского княжества всё до пяди, что вы вместе потеряли в хмельном угаре. Если у вас есть что- либо иное сказать, говорите, а коль нет, позвольте мне заниматься своими державными делами. — Сигизмунд стоял у стола и в такт словам ударял костяшками пальцев по столешнице. —
— У меня есть что сказать, государь. Я повторяю: ты нарушаешь мирный договор, и это тебе во вред. Четыре года назад он заключён на девять лет. Но это не самое главное. Ты забыл, что сегодня Русь сильнее, чем ты думаешь, и не питай особых надежд на лёгкие победы. Ты опять обагришь российские земли литовской кровью, и народ не простит тебе этого.
Великий князь разгневался. Ему показалось, что Елена угрожает, пытается запугать его, и он сорвался на крик:
— Как вы смеете дерзить Ягеллону! Если вы не хотите защищать интересы державы, великой княгиней которой были, я не намерен терпеть вас в Вильно! Убирайтесь немедленно в Бреславль, не то…
Сигизмунд осёкся. Что он думал крикнуть, неизвестно. Елена прояснила это по–своему:
— Вы хотите сказать, что расправитесь со мной, как расправились со своим братом? Он ведь никому не сделал зла и не мешал. Только вам был костью в горле.
Сигизмунд уже не владел собой, он забегал по покою, крича:
— Да–да, он заслужил своё наказание, заслужил! Он разорил державу, и вы ему способствовали!
Елена поняла, что между нею и Сигизмундом никогда не исчезнет вражда, и произнесла с гневом:
— Я так и думала, что это вы братоубийца! Теперь я в этом уверена!
Елена покинула залу. В пути к своим покоям она сочла, что оставаться в Вильно ей больше нельзя, потому как Сигизмунд не простит ей обвинения в смерти брата, и, едва переступив порог, попросила боярыню Пелагею:
— Голубушка, позови князя Илью и собери всех придворных.
— Сделаю, матушка, — ответила Пелагея и ушла.
Елена, ещё взволнованная, ходила по покою, когда появился князь.
— Что случилось, любая? — спросил он обеспокоенно.
— Идём в опочивальню, есть важный разговор.
Уединившись, Елена со слезами на глазах прижалась к груди Ильи, потом смахнула мимолётные слёзы и пожаловалась:
— Господи, Илюша, сил моих нет видеть Сигизмунда. Мы сейчас с ним поссорились, и он не простит мне сказанного.
— В чём ты его обвинила?
— Вот об этом я и хочу поговорить, посоветоваться.
Март был холодный. На полях ещё лежал снег. Северные ветры выдували из покоев тепло, и в каминах постоянно горели дрова. Елена опустилась в кресло к огню и протянула к нему руки, попросила Илью присесть рядом и поведала о том, что произошло при встрече с Сигизмундом.
— Вот и скажи, что нам теперь делать?
— Матушка–государыня, одно напрашивается: уходить тебе надо из этого осиного гнёзда. Войну начнёт — несдобровать тебе. Ты же не останешься безучастной, ежели литвины вновь пойдут грабить и зорить русскую землю, захватывать то, что мы вернули с твоей помощью.
— Всё так, дорогой князь, но я не уйду пока от россиян,
— Верно. Бреславль забудь, любая. Едва войдёшь в него, как Сигизмунд натравит на тебя псов–рыцарей.
— Истинно так. Вот и думаю о Могилёве. В нём будет вольно жить.
Лучше и не придумаешь. Там и смоляне рядом, и Русь за ними. Среди своих и в горе, и в радости.
К тому же близко к Турово–Пинской земле князя Глинского. Ты должен знать наш разговор с Михаилом Львовичем. — Елена поделилась тем, что сказал Глинский накануне отъезда из Вильно. — Он рассылает из Турова гонцов по всем русским землям, призывает россиян, чтобы готовились подняться против Сигизмунда и литвинов. Удастся ли? Не нужна ли наша помощь?
— Глинскому удастся, он упорен, государыня. И нам тоже надо звать русичей, они пойдут на литвинов и поляков.
— Дай-то Бог, чтобы всё так и было, как мыслим. А теперь идём к людям. Дам наказ собираться в путь. И тебе, любый княже, придётся засучить рукава. — Елена поднялась с кресла. Встал и князь. Она словно ждала этого мгновения, обняла его и поцеловала. — Господи, как я хочу покоя и чтобы нам быть неразлучно! Ах, Илюша, как я томлюсь по ночам без тебя! Мочи моей нет.
— Нам осталось потерпеть немного, любая. Год минует, и ты вольная птица. И сраму не будет.
Елена и Илья покинули спальню. В приёмном покое уже собрались придворные и слуги — все челядинцы.
— Ждём твоего слова, матушка–государыня, — сказала Пелагея.
Оно у меня лёгкое и желанное для всех. Завтра ранним утром мы покидаем Вильно и поедем поближе к своим рубежам. Возьмите всё своё достояние, потому как сюда мы больше никогда не вернёмся. Ты, Пелагеюшка, всему голова.
— Спасибо, матушка, — ответила спутница жизни Елены.
К вечеру этого же дня на дворе Нижнего замка начались сборы в дорогу. У чёрного крыльца стояли десятки повозок для скарба. Были и пустые, приготовленные для достояния великой княгини, хранящегося в монастыре под Вельском. На сей раз было задумано перевезти его в другую обитель, расположенную под Могилёвом. Достояние Елены, как она говорила, волновало не только её.
В тот же вечер после ссоры с Еленой Сигизмунд вызвал дворецкого Сапегу и без обиняков сказал:
— Пан Сапега, если ты желаешь заслужить нашу милость и встать крепче на ноги, то должен выполнить очень важное поручение. Очевидно, завтра вдовствующая королева покинет Вильно. Думаю, что об этом никто жалеть не будет. Но у нас есть к ней интерес особого склада, и сей интерес в пользу государства должен исполнить ты, вельможный пан. А другому я никому не могу доверить, — таинственно добавил Сигизмунд.