Готика Белого Отребья
Шрифт:
Писатель решительно повернулся к девушкам.
– Дамы, как говорили в старину: мне нужно принести еще одну бутылку пенного и могучего эликсира, впервые изобретенного древними Месопотамцами.
– Чего?
– Пойду возьму еще пива, - сказал он.
– И я должен настоять на своего рода конклаве между нами тремя, и вы обе расскажете мне все, что знаете о Толстолобе, - и затем он покинул их, предполагая, что его отступление будет быстрым и без происшествий.
Быстрым, да. Без происшествий?
Точно уж нет.
* * *
Когда он возвращался в приемную, которая, как он полагал, называлась «рабочей
Однако эти размышления бесцеремонно прекратились секундой позже. Его большие пальцы покалывало, что заставляло его думать о Шекспире: “судя по покалыванию моих больших пальцев, что-то злое придёт этим путем”, и если бы он был психически восприимчив, он мог бы вспомнить знаменитые слова Раймонда Чандлера[64] (или это сказал Роберт Б. Паркер?[65]), в которых автор утверждает, что лучшее лекарство для романиста, который не знает, куда идет его роман, - это чтобы в комнату ворвался человек с пистолетом.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался человек с пистолетом.
– Tы, БЛЯДЬ, кто такой? Какого хрена здесь делаешь?
– закричал голос с джерсийским акцентом.
Маленький автоматический пистолет был направлен в лицо Писателя. Toт был так ошеломлен, что уронил бутылку пива, но каким-то чудом она не разбилась. Слава Богу!– подумал он.
На самом деле в комнату ворвались двое мужчин. По какой-то подсознательной причине Писатель изо всех сил переживал за свое пиво, стоя в ужасе перед этими двумя незваными гостями, и за долю секунды паралича, который поразил его, он смог сделать панический обзор. Оба были одеты в отлично сшитые костюмы и консервативные галстуки с золотыми и бриллиантовыми булавками. Безоружный мужчина был невысокого роста, в темном костюме, с аккуратно подстриженными черными волосами и лицом, которое многие сочли бы крысиным (и если бы Писатель был подкован в спорте - а он не был– он был бы поражен подозрительным подобием между этим человеком и неким баскетбольным тренером для переоцененной, и часто презираемой команды на Юге. Простите за отступление). Другой мужчина был огромен, размером с профессионального футболиста, с руками столь огромными, что пистолет в его руке казался карликом по сравнению с Кольтом .45 калибра. У него были угловатое лицо и короткие волосы, цвета перца с солью.
Писатель не нашелся, что сказать умного, и вместо этого сказал:
– Надеюсь, джентльмены, у вас сегодня был хороший день?
– У тебя есть пять секунд, чтобы объяснить мне, почему твои мозги не должны разлететься по всей стене, - сказал коротышка.
Здоровяк придвинул пистолет поближе.
– Я... Я... Я...
– Ты что, грабитель? Только не говори мне, что ты грабишь похоронное бюро.
Еще большее волнение помешало Писателю дать вразумительный ответ.
– Эй, приятель, - сказал здоровяк (чей баритон сразу определил его как «Попая», он же «Оги»), - что тебе нужно сделать, так это объяснить боссу, что ты здесь делаешь, - он пожал плечами, - или я убью тебя.
– Я друг Дон и Сноуи!
– выпалил Писатель.
– И пожалуйста, сэр, не стреляйте в меня, я всего лишь писатель.
Коротышка, очевидно "Поли", нахмурился.
– Писатель?
Наконец-то он смог ответить!
– Ну, сэр, при всем моем уважении к вам, я бы возразил, что это занятие, как вы его назвали, “членописанина”, не такое уж и никчёмное. Романист - это не что иное, как другой тип искусства, ничем не отличающийся от скульптора, художника, поэта и т. д.
Поли рассмеялся, нo не слишком приветливо.
– Прямо как поэты и скульпторы, да? Педрилы. A художники? Если только ты не имеешь в виду деревенщину, в белом комбинезоне с гребаным валиком в руке, они тоже педрилы. Членососы и жопоёбы.
Писатель был совершенно сбит с толку этим высказыванием.
– Конечно, мнение одного человека так же законно, как и мнение другого, но я позволю себе не согласиться с вами, сэр, и предлагаю вам пересмотреть свое мнение. Романисты, поэты и художники – это люди искусства. А искусство - это то, как эстетическая составляющая нашего населения определяет состояние человека, не так ли? Художники переосмысливают окружающее их общество в новых терминах, которые разжигают воображение и побуждают к более сложным отношениям с жизнью.
Поли мрачно уставился на него.
Оги водил дулом пистолета по кругу.
– Вот, что тебе нужно знать. Никогда не спорь с боссом.
Вывод был сделан мгновенно.
– Ах да, сэр, но я хотел добавить, что “рабочий мир” и те, кто его населяет, действительно заставляют мир вращаться, и что художники, в конечном счете, это всего лишь ленивые пёзды. Членососы и жопоёбы.
– Да, заткнись уже, - сказал Поли, потирая руки.
– Значит, ты дружишь с “Обрубком”, да?
– Об… Если вы имеете в виду Дон, то да. Мы действительно друзья, сэр. Мы только что, до того, как вы доставили мне удовольствие познакомиться с вами, пили пиво.
– Пиво, да? Ну и где же она? Бьюсь об заклад, она, как обычно, трахается, засунув свой обрубок в курятник лесбиянки-альбиноски.
– Я здесь, мистер Поли, - прервала его Дон, a затем Поли и Оги повернулись и нахмурились…
Дон все еще была без штанов.
– Не стоит так наряжаться из-за меня, - сказал Поли.
– Извините, - сказала она.
– Мне... что-то пролилось на штаны.
– Держу пари, что да, - oн ткнул пальцем в Писателя.
– И я до сих пор не знаю, что делать с этим клоуном.
Клоуном?– задумался Писатель.
– Ну, сэр, этот КЛОУН - романист, публикующийся на международном уровне, который заслужил значительные почести в самых прославленных литературных журналах страны. И этот КЛОУН сегодня заработал МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ. Интересно, а сколько ТЫ заработал?
Но он этого не сказал.
– Он наш друг, мистер Поли, - сказала Дон.
– Это - вчерашний “король кончуна”.
Оги удивленно приподнял бровь, словно впечатленный, в то время как Поли выглядел откровенно ликующим
– Ты? Ты тот, кто так нафаршировал молофьёй труп той грёбаной наркоманки, что она сдохла второй раз? “Эдди Мюнстер”?
– Он самый, сэр.
Поли хлопнул его по спине.
– Бля, чувак! Я точно не так тебя понял! Не каждый парень может слить столько спермы, не говоря уже о том, чтобы поднять свой хрен на трупак, и отбарабанить его в пердак!
Писатель стоял в замешательстве.