Готика Белого Отребья
Шрифт:
После рассказа старика наступила тяжелая тишина, наполненная слабыми звуками ночного леса. Сноуи и Дон стояли, наклонившись вперед, и слушали, зачарованные, как будто им раскрыли всю хронику Набонида[86]...
– Говард, - сказал Писатель.
– Это его имя или фамилия? Кто-нибудь вообще знает?
– Эт было его имя, фамилию он не называл. Вот, то немногое, что мы знаем об этом человеке, который восстановил самоуважение в этом умирающем городе. Родом он был из Пре-вер-динса, Род-Айленд, он сам рассказал, что ехал на автобусе в Новый Ар-ле-ан, но тот сломался по дороге, и он решил прогуляться, пока тот чинится. Конечно, большинство
"Человек, который совратил Гедлиберг" Марка Твена - только наоборот!– задумался Писатель.
– И, как многие скромные герои легенд, я полагаю, он просто улыбнулся и исчез в ночи, откуда пришел...
– О, черт, нет, сынок, - cтарик поморщился.
– Он вернулся в деревню вместе с горожанами. Они закатили тогда на радостях большой пир. Сделали жаркое из опоссумов, копченых ондатр, рогоз и пироги с ревенем, да, сэр. Это был настоящий праздник, который они устроили этому человеку!
– Замечательно, - сказал Писатель.
– Но... что случилось с бродягой? Полагаю, они позвали полицию?
– Нет, нет, сынок, что ты. Тогда здесь не было никакой полиции. Даже патруль штата не появлялся здесь вплоть до окончания Bторой войны. А тот бродяга?
– косматый старик хрипло рассмеялся.
– Боюсь, у меня кишка тонка рассказать тебе, что с ним случилось.
Думаю, мне лучше не настаивать на этом вопросе,– подумал Писатель. Услышав о «длинношеей» жертве, и став свидетелем сожжения головы наркоманки, а также ее бойфренда, привязанного к мусорному баку и получившего «Мёртвого Диккенса», он уже знал о способах “южной мести” преступникам.
– Говард даже оказал нам честь, проведя с нами ночь, - сказал Септимус.
Но закончил ли он свой рассказ?
Не совсем, потому что Септимус подмигнул Сноуи.
– И мне чертовски повезло, что он остался, потому что через восемь месяцев родился я. Видишь ли, с настоящим героем... несколько девушек из деревни не смогли удержаться. И будь я проклят, если Говард не трахнул их всех разом! Бедняга не мог заснуть, они ему передыху не давали. Ему было лет тридцать с чем-то, и он трахал их без перерыву. Видите ли, ходят слухи, что у Говарда был огромнейший член, больше, чем любая из этих девушек когда-либо видела, и все они видели, что он торчал у него из штанов всё время. И одна из тех девочек, сынок, была моей любящей матерью...
Замечательно! До этого момента Писатель не имел ни малейшего представления, что прародителем клана Говардов был сам Говард!
– О, так вы говорите, что Говард был альбиносом?
– Нет, сынок, но моя мама - была. Она была единственной Альбиной в этих краях. Ее звали Бличи, и она была белой, как мел, - cтарик снова усмехнулся.
– Моя мама была замечательной, любящей женщиной, и никто не смог бы предложить мне лучшей матери, но понимаешь, до того она была маленькой, ну знаешь, гребаной девочкой. У неё было прекраснейшее тело, и она использовала его при любой возможности… Ну, знаешь, такой тип девчонок, которых тогда называли "тележкой для пельменей"
– старик улыбнулся, показывая что-то вроде деревянных зубных протезов.
Наконец-то Писатель хоть что-то узнал о мистическом клане Говардов.
– Весьма интригующе, сэр. Мог ли кто-нибудь знать ещё что-нибудь об этом человеке, кроме того, что он уроженец Род-Айленда?
– Чертовски мало, сынок, чертовски мало. Только то, что он был писатель...
Писатель чуть не выплюнул последний глоток пива марки "Collier’s Civil War Lagers", смотря на старика.
– Как тебе такое совпадение?
– cказала Дон.
– Что за писатель, Дедуля?
– cпросила Сноуи, ее грудь покачивалась под топом, когда она наклонилась над столом
– Без сомнения, - предположил Писатель, - Говард был, скорее всего, газетным писателем. Так ли это, сэр?
– Нет, он не был человеком новостей. Говард, говорят, был писателем-рассказчиком, из тех, что печатаются в старых журналах. Рассказы о королевствах или как там было? Фанк-та-сти-чес-кие истории!
– Еще одно совпадение!
– восторженно сказала Дона.
– И еще одно, - добавила Сноуи.
– Говард спас город много лет назад, и теперь ты здесь. Снова спасаешь город!
Писатель едва обратил на это внимание. Теперь его мысли были заняты образами тех набросков «Говарда», которые он слышал. Значит, он тоже писатель. И его лицо...Черт побери! Я знаю, что видел это раньше! Но, учитывая эпоху и тот факт, что тогда деревня, которая была Люнтвиллем, была бедной заводью, каковы шансы, что у кого-то была камера?
– Не думаю, что Говарда фотографировали, - сказал он больше, чем спросил.
Старик поднял голову.
– Забавно, что ты спрашиваешь, но у меня есть его фотографии. Видите ли, у кого-то в семье Кетчамов было то, что они называли фотокамерами, и у него даже была пленка в этом чертовом устройстве. Он взял пару банок “сэма”, а затем погнал лошадь до самого Кристианвилля, где были проявлены фотографии. Не думаю, что много осталось, но...- Септимус поднял согнутый палец и сказал: - Минуточку!
И после некоторого усилия вытащил бумажник из змеиной кожи, который, несомненно, был ручной работы. Он открыл его и порылся внутри.
Все это время глаза Писателя оставались открытыми. Ни за что на свете, он не вытащит настоящую фотографию Говарда...
– Это редкая вещь, сынок, - и он протянул маленькую черно-белую фотографию, глянцевую, но потрепанную и потрескавшуюся. Белая морщинистая кайма окружала туманное продолговатое поле, на котором стояли две фигуры: мужчина и женщина.
Слева на фотографии была грудастая, хорошо сложенная женщина, с вьющимися волосами, одетая в юбку, более или менее сделанную из тряпья; ее топ, прикрывающий ее широкую грудь, также был сделан из случайных лоскутков ткани. Она казалась призрачной с ее слишком белой кожей и немного дьявольской похотливой усмешкой. Писатель сразу догадался, что это “Бличи”, мать Септимуса Говарда, ибо ее внешность легко соответствовала разговорным выражениям “соусница” и “тележка для пельменей".
Справа на фотографии был Говард.