Графиня де Шарни. Том 2
Шрифт:
Проникшись этой истиной, беря пример с самого Господа Бога, воля которого отнюдь не неисполнима, мы никогда не станем требовать от так называемого государя невозможной любви к власти нации; мы считаем, что он вправе наложить вето на лучшие декреты».
Собрание, как мы уже сказали, встретило петицию аплодисментами, одобрило ее, решило опубликовать протокол и разослать его по департаментам.
Вечером в Клубе фельянов поднялось волнение.
Многие из фельянов, члены Законодательного собрания, не были на заседании.
Отсутствовавшие накануне ворвались на следующий день в зал заседаний.
Их было двести шестьдесят человек.
Они отменили принятый накануне декрет под свист и шиканье трибун.
Началась настоящая война между Собранием и Клубом, усугубившаяся вмешательством якобинцев в лице Робеспьера и кордельеров в лице Дантона.
Дантон приобретал все большую популярность; его огромная голова начинала подниматься над толпой; подобно великану Адамастору, он вырастал на пути у монархии, предупреждая: «Берегись! Море, по которому ты пустилась в плавание, называется Бурным морем!»
И вдруг сама королева пришла на помощь якобинцам в борьбе с фельянами.
Ненависть Марии-Антуанетты к Революции оказывала на последнюю такое же действие, как на Атлантику — ливни и ветры.
Мария-Антуанетта ненавидела Лафайета, того самого Лафайета, который спас ей жизнь 6 октября и потерял свою популярность 17 июля.
Лафайет мечтал занять место Байи и стать мэром.
Вместо того, чтобы помочь Лафайету, королева приказала роялистам голосовать за Петиона. Непонятное ослепление! За Петиона, того самого грубияна, что сопровождал ее во время возвращения из Варенна!
19 декабря король предстал перед Собранием, дабы наложить вето на декрет против священников.
Накануне в Клубе якобинцев состоялась важная демонстрация.
Швейцарец родом из Невшателя, Виршо, тот самый, что на Марсовом поле составлял петицию от имени республики, предложил обществу шпагу дамасской стали для первого генерала, который одержит победу над врагами свободы.
Инар при сем присутствовал; он принял шпагу из рук юного республиканца, выхватил ее из ножен и взлетел на трибуну.
— Вот она, шпага карающего ангела! — вскричал он. — Она принесет нам победу! Франция бросит клич, и ей ответят все народы; враги свободы будут стерты с лица земли!
Сам Иезекииль не смог бы сказать лучше.
Обнаженная шпага не могла быть вложена в ножны: была объявлена война и гражданская и внешняя.
Шпага республиканца из Невшателя должна была сначала поразить короля Франции, а затем иноземных государей.
Глава 5. МИНИСТР, СОСТРЯПАННЫЙ ГОСПОЖОЙ ДЕ СТАЛЬ
Жильбер не виделся с королевой с того самого дня, когда она, попросив подождать его в кабинете, отправилась дослушать политический план, привезенный г-ном де Бретеем из Вены и составленный в следующих выражениях:
«Сделать из Барнава то же, чем был Мирабо: выиграть время, присягнуть на верность Конституции; выполнить ее буквально, дабы показать, что она невыполнима. Франция остынет, заскучает; французы легкомысленны: на смену свободе придет какая-нибудь новая мода, и о свободе забудут.
Если же нет, то в любом случае будет выигран год, а через год мы будем готовы к войне».
С тех пор прошло полгода; свобода не наскучила, и было очевидно, что иноземные короли хотят исполнить свое обещание и готовятся к войне.
Жильбер был удивлен, увидев однажды утром, что к нему входит камердинер короля.
Однако камердинер его успокоил.
Он доложил, что Жильбера просят пожаловать во дворец.
Жильбер хотел узнать, кто именно его вызывает; однако камердинер, получивший на этот счет, вне всякого сомнения, точное приказание, лишь повторил:
— Вас просят пожаловать во дворец.
Жильбер был искренне привязан к королю; он жалел Марию-Антуанетту скорее как женщину, чем как королеву; она не внушала ему ни любви, ни преданности, он испытывал к ней глубокую жалость.
Он поспешил исполнить приказание.
Его ввели в комнату верхнего этажа, где когда-то королева принимала Барнава.
В кресле ожидала женщина, поднявшаяся при появлении Жильбера.
Доктор узнал в ней принцессу Елизавету.
Он глубоко ее уважал, зная ее ангельскую доброту.
Он поклонился и сейчас же оценил положение.
Ни король, ни королева не посмели послать за ним от своего имени и попросили принцессу Елизавету заменить их.
Первые же слова принцессы Елизаветы убедили доктора в том, что он не ошибся в своих предположениях.
— Господин Жильбер! — молвила она. — Я не знаю, позабыли ли другие о знаках внимания, которое вы проявили по отношению к моему брату во время нашего возвращения из Версаля, а также по отношению к моей сестре во время нашего прибытия из Варенна; однако я о нем помню.
Жильбер отвесил поклон.
— Ваше высочество! — отвечал он. — Бог в своей мудрости щедро оделил вас всеми добродетелями, даже хорошей памятью; это редкое в наши дни достоинство, в особенности у принцев.
— Это не относится к моему брату, не правда ли, господин Жильбер? Мой брат часто говорит мне о вас и высоко вас ценит.
— Как врача? — улыбнулся Жильбер.
— Да, сударь, как врача; правда, он полагает, что ваш опыт может помочь вам вылечить не только короля, но и королевство.