Грань бессмертия
Шрифт:
– В могиле могут быть останки другого человека. Пожалуй, это вполне вероятно. Вот это история...
– Если быть откровенным, то я не верю, чтобы Боннар зашел так далеко...
– Я тоже так думаю, - кивнула Катарина.
– Но факт остается фактом: Браго довольно странно заглядывает в будущее (если это можно так назвать) в своих произведениях. Ты ничего не ешь!
Она положила мне на тарелку ветчины, а потом принесла из соседней комнаты две книги.
– Несоответствие, обнаруженное де Лимой, не единственное. Правду говоря, я
– "...сметет последний жухлый след осенний", - прочитал я вслух. Слово "жухлый" было дважды подчеркнуто.
– Это строчка Уиллера в переводе Стеллы Рибейро. Цитируя это место, Браго воспользовался изданием 1981 года, которое несколько отличается от издания 1974 года. В частности, слово "желтый" переводчица заменила словом "жухлый".
– Понимаю. Если Браго умер в 1979 году, то он не мог читать второго издания. Но, возможно, изменение внес редактор "Грани бессмертия", решив воспользоваться более поздним переводом.
– Проверить нетрудно. Но если это даже и редакторская правка, три других примера заставляют задуматься. Ты знаешь Шалаи?
– Имре Шалаи? Лауреат Нобелевской премии? Это обязан знать любой культурный человек!
– Дело не в премии, а в том, что получил он ее три года назад и примерно в то же время у нас вышел его первый перевод. А между тем я убеждена, что на творчество Браго, во всяком случае если говорить о "Сумерках" и "Грани бессмертия", повлиял как раз Шалаи.
– А говорят, что Браго - первооткрыватель, пионер...
– Не ехидничай. Основное у Браго - умение сливать воедино невероятную динамичность сюжета с поразительными по смелости формальными приемами. На первый взгляд поведение героев, интрига, да что там - вся постановка действия кажется противоречащей логике. А между тем мы тут имеем дело с абсолютной точностью замысла и глубоким философским содержанием. В этом умении показывать наиболее существенное Браго - мастер высшего класса. Однако это не значит, что, как и любой человек, творящий в определенных условиях и подверженный их воздействию, он не испытывал различных влияний, будь то сознательно или подсознательно. Но каким образом мог Шалаи повлиять на творчество Браго, умершего на несколько лет раньше, чем у нас вышла первая книга поэта, - непонятно!
– Быть может, он читал Шалаи в оригинале или даже в рукописи?
– Исключено! Браго не знал венгерского.
– Скажи, допускаешь ты возможность того, что Браго жив?
– Увы, это весьма сомнительно, хотя и наиболее удачно разъясняет все загадки. Прежде всего Боннар, насколько я его знаю...
– Как давно ты знаешь Боннара?
– прервал я, не скрывая любопытства.
– О, давно. Я познакомилась с ним лет, наверное, семь или восемь назад через профессора Сиккарди, у которого я работала ассистенткой. Профессор поручил мне просмотреть полученные от Боннара рукописи и попросил высказать свое
– Значит, ты его первооткрывательница?
– Скорее - первый критик, и к тому же суровый. Сейчас мне эти заметки кажутся смешными... В рецензии не было недостатка в выражениях типа: "автор проявляет эпический талант", "предвещает писателя с солидными данными"... Откровенно говоря, я чувствовала в нем недюжинный талант, но увлек он меня отнюдь не сразу. Именно в связи с этим отзывом я побывала в институте Барта у Боннара. Потом он давал мне и другие рукописи.
– Так, может быть, ты была знакома и с Браго?
– Да, - сказала она и умолкла, глядя на чашку с кофе, которую держала в руке.
– Ты никогда об этом не говорила... Это было там, в институте Барта?
Катарина кивнула.
– Когда ты видела его последний раз?
– наседал я.
– О, весной 1978 года. Примерно за год до кончины.
– Как он в то время выглядел?
– Что говорить, не блестяще.
– А позже ты не пыталась его увидеть?
– Во время лечения Боннар запретил всякие посещения. Он только написал-мне...
– она осеклась.
– Боннар?
– Нет, Браго. Писал, что чувствует себя лучше, очень сожалеет, что не может со мной увидеться, и надеется, что когда-нибудь мы еще поболтаем...
Мне почудилось, что я заметил в глазах Катарины слезы.
– Видно, это было не просто знакомство, - сказал я не особенно удачно.
Она неприязненно взглянула на меня.
– Чепуха. Мы не были знакомы и двух месяцев. Браго не покидал института. Между нами ничего не было.
– Прости. Я не хотел тебя обидеть. Я только ищу, за что бы зацепиться. Ты бываешь в институте Барта?
– Нет. После смерти Браго я встретилась с Боннаром лишь недавно, во время телевизионной передачи. Но это была мимолетная беседа. О творчестве Браго мы говорили с ним где-то в начале 1982 года. Тогда Боннар сказал, что у него есть рукописи Браго и он намерен заняться их публикацией. Он обещал позвонить мне или Сиккарди, но не позвонил. Возможно, забыл. А потом уж начали выходить книги...
– Во время встречи на телестудии он не приглашал тебя навестить его?
– Нет. Мы перебросились всего несколькими фразами, если не считать дискуссии перед камерами. Времени не было.
– Но ты могла бы его навестить под каким-нибудь предлогом?
Она внимательно посмотрела на меня.
– Если ты поклянешься, что не используешь меня в интриге, направленной против Браго...
– Клянусь, - поспешно сказал я.
– Что до Боннара, то, надеюсь, тут тебя ничто не связывает?
– Не знаю, - сказала она после недолгого раздумья.
– Прежде всего меня интересует истина...
– И я так думаю... Да! Еще одно: ты знаешь сына Браго?
– Однажды я видела его в клинике. Ему тогда было лет девять-десять. Теперь он, наверное, вырос... Он очень походил на отца.