Грани миров
Шрифт:
— Что вы такое говорите, Сурен Вартанович! — укоризненно воскликнул Муромцев, открыв титульный лист и скользя глазами по дарственной надписи «Моему самому талантливому ученику Петру Муромцеву. Сурен Оганесян, действительный член Академии Наук СССР. Ленинград, 12 июня 1965 года». — Спасибо, вы даже не представляете, как я благодарен!
Он говорил бодрым тоном, всеми силами стараясь не показать, как удручили его перемены в облике любимого учителя.
— Мне, Петя, нужно с тобой очень серьезно поговорить.
Петр Эрнестович пристально посмотрел на академика и слегка напрягся.
— Да, Сурен Вартанович, — сказал он, — я вас слушаю.
— Наверху есть мнение со следующего года передать работы по космической медицине институту биохимии и физиологии микроорганизмов в Пущино. Это означает, что финансирование института по этой теме будет прикрыто.
Выражение лица Муромцева стало растерянным, и он провел по лбу тыльной стороной ладони.
— Но как же так?
— Как всегда и все у нас делается — власть поменялась, тенденции изменились. Никита считал, что вся страна должна работать на космос, а в окружении Брежнева полагают, что подобные работы должны быть сосредоточены в одном месте. Научный центр в Пущино организован всего два года назад, там новейшее оборудование, есть даже научно-исследовательский вычислительный центр.
— Мы тоже закупили оборудование ценою порядка двухсот тысяч рублей.
— Теперь это оборудование будет медленно гнить на складах и в лабораториях. Ничего, страна у нас богатая, может себе это позволить, — в усталом взгляде Оганесяна мелькнуло насмешливое выражение. Петр Эрнестович вздохнул:
— Хорошо, Сурен Вартанович, что вы предлагаете?
— Вопрос еще не решен — просто было высказано предположение. Между прочим, Зина Ермольева тоже считает подобную реорганизацию нелепой и готова нас поддержать, а ее сейчас вновь начали превозносить — одно то, что она двадцать лет пребывала членом-корреспондентом, а с этого года избрана академиком. В понедельник я собирался лететь в Москву, а во вторник нам с ней назначена встреча в министерстве. Однако уже дня три чувствую себя отвратительно, — он шутливо отмахнулся, увидев, что Муромцев встревожился, собираясь что-то спросить. — Нет-нет, Петя, я еще вполне могу нормы ГТО сдавать, но просто боюсь, что мой бледный вид произведет на министра дурное впечатление.
— Вы говорили с врачом, Сурен Вартанович?
— Сегодня окончательно переговорю, а с понедельника ложусь в стационар и думаю, что в ближайшее время от меня вряд ли может произойти какая-то практическая польза.
— Сурен Вартанович!
— Чего ты так взвился? — проворчал старик. — Подлечусь, витаминчики попринимаю. Все занимаются своим здоровьем, а я что — рыжий? Но в Москву вместо меня придется поехать тебе — я уже позвонил Зине и предупредил ее.
— Хорошо, — опустив глаза, глухо сказал Петр Эрнестович, — когда Зинаида Виссарионовна меня ждет?
— В понедельник с утра — вам еще нужно будет кое-что с ней обсудить. А сыр действительно вкусный, ты извини, что я так его так бесцеремонно без хлеба поедаю — вспомнил детство, у меня бабушка такой же делала.
Муромцев улыбнулся:
— Давайте, я вам еще чаю налью, Сурен Вартанович.
— Налей полсгакана. Так о чем я говорил? Ах, да — возьми карандаш и набросай примерно, что я планировал изложить. Конечно, ты главное от себя выскажешь, но тут есть некоторые моменты, которые тебе неизвестны.
Они просидели до половины первого, и Сергей, подходя к дому, увидел отъехавшую от подъезда машину академика. Он был страшно зол — на их этаже в институте отключилось электричество, и просмотреть привезенные образцы под микроскопом так и не удалось. Сторож в течение полутора часов названивал домой электрику Никите, и тот каждый раз пьяным голосом отвечал:
— Сейчас прыеду, уже в дверях стою.
После восьмого звонка сторож не выдержал — обругал электрика по телефону матом, а Сергею миролюбиво сказал:
— Идите домой, Сергей Эрнестович, отдыхайте. Нынче суббота, вся страна отдыхает, и Никитка, видите, тоже расслабился. Придете в понедельник — все в ажуре будет.
Ему ничего не оставалось, как последовать совету сторожа, но едва он переступил порог родного дома, как Злата Евгеньевна ухудшила его и без того скверное настроение, весело сказав:
— Сережа, ты знаешь, без тебя приезжал Сурен Вартанович и сказал, что твой сыр вызвал у него ностальгию — он пробовал такой только в далеком детстве. Ты так и не ел с утра?
— Перекусил в кафе, я не хочу есть, — буркнул Сергей, но немедленно подоспевшая Ада Эрнестовна строго поинтересовалась:
— С каких это пор ты стал питаться на улице? Ты знаешь, что у тебя строгая диета, и каждый раз, когда ты ее нарушаешь…
— Ада, пожалуйста, оставь меня в покое! Питайся сама по своей диете.
Петр Эрнестович, выглянув из своего кабинета, весело сказал:
— Девочки-мальчики, не ссорьтесь. Златушка, ничего, если я сейчас не стану тебе помогать с устройством вечернего пиршества? Потому что мне сейчас нужно сделать одну срочную работу, а завтра вечером придется уехать в Москву. Сережка, поможешь дамам?
— Помогу, — буркнул младший брат и скрылся в своей комнате.
— В Москву? — удивилась Ада Эрнестовна. — Но ты не говорил, что собираешься.
— Надолго ты едешь? Что-то случилось? — с легким беспокойством спросила у мужа Злата Евгеньевна — она понимала, что его внезапный отъезд связан с визитом академика.
— Все в порядке, не волнуйся.
Он вернулся в кабинет, его жена отправилась на кухню, а Ада Эрнестовна, воровато оглянувшись, шмыгнула в комнату Сергея.
— Могла бы постучаться, — сердито проворчал он, поднимаясь с кровати.
— Ты болен, Сережа? Почему ты днем лежишь?
— Я хочу спать, тебя такое объяснение устроит?
— Мне не нравится, как ты выглядишь, ты опять начал нарушать диету, у тебя нет никакого режима, но это понятно — если человек не чувствует ни за кого ответственности, он и к своему здоровью будет относиться наплевательски. Семья, жена, дети — это единственный стимул, который заставит тебя вести нормальную жизнь и беречь здоровье.
— Ада, я начинаю засыпать, ты не могла бы выразить свою мысль покороче? Сформулируй в двух словах, чего ты от меня хочешь?