Грани жизни
Шрифт:
— Уж если наступает момент, когда нужно выбирать, так и я не поколеблюсь: в данное горячее время отставлю в сторону все спортивные заботы, а все свободное время отдам нашей бригаде, — твердо заключил Петя.
Гриша сразу поддержал его:
— Я, как и Петя, спортом буду заниматься — для полноты жизни, но уж если пришлось бы выбирать, я бы ни-ког-да не оставил моей заводской профессии! Я слесарь разностороннего профиля и до шестидесяти лет, братцы мои, я, как штык, пребуду в рабочем строю!
— Но зато романтика твоей личной победы… — вздохнул Сева.
— А почет какой! — в один голос подхватили братья «чибисы». — О каждом матче во всех газетах пишут!.. По радио извещают!.. А что народу смотрит!.. В Лужниках, например, это же уж самое меньшее, два города районного масштаба смотрят на тебя!
— Эге, какие вы честолюбцы,
Сева опять заговорил было о романтике, но Гриша снова повторил что-то наперекор,' и спор разгорелся бы с новой силой, если бы каждый не повернул в свою сторону. Петя, шагая уже в одиночестве., задумался и обо всем сказанном в пылу спора, а также и о близком будущем. Какие все разные, думалось ему. Гриша предан делу, но бывает горяч, резок и невольно может даже кое-кого раздразнить. Иногда под влиянием трудностей он слишком подчеркнуто обобщает и даже как бы навязывает каждому собственное мнение. Уже не раз он задевал «чибисов» своей насмешкой — «бокс — узаконенная драка», и они, заядлые боксеры, наверно, возмущаются про себя, но помалкивают — оба не речисты, и скрытны, и что у них на уме, никак не узнаешь. Товарищескому большинству они, правда, уступают, вот и сегодня обещали пойти всей «семеркой» на Первый ГПЗ. Но это все-таки уступка, а не самостоятельное решение. «Тугие ребята», — говорит о них Матвей. Ироничный Матвей куда сдержаннее и умеет при случае высмеять и уязвить за неверные шаги, но так, что еще не раз потом человек прикинет в уме, что ведь именно Матвей верно заметил слабые и противоречивые стороны характера другого. Матвей, правда, — самый старший в «семерке», ему скоро двадцать пять, женат, любит свою семью, соединяет в себе квалифицированного слесаря, токаря и механика. Гриша как-то похвалил Матвея: «Ты у нас скала!» Далее Миша Рогов, в «семерке» самый юный. Он еще неопытен в жизни, его еще многому надо учить, но натура у него ясная, здоровая. Сева… ох, этот нервный, неустойчивый Сева! Он за многое одновременно хватается, может быстро увлечься и так же остыть. С тех пор как Сева стал писать стихи и печататься в многотиражке, у него появилась «тяга к беспристрастию», — не раз вслух отмечал Петя. Но Сева, споря с ним, называл это «романтической объективностью мыслящего человека». Петя не соглашался и определял «данную объективистскую романтику» как особый вид духовной лени, что означает, напротив, слабость мышления и недостаток принципиальности. За последнее время Сева даже высказывал сожаление, что «ввязался» в непосильное дело для него, «хотя и начинающего, но все-таки поэта». На Первый ГПЗ Сева обещал пойти, но с оговоркой — едва ли, мол, это уж так необходимо для дела: «Наша заводская деталь совсем иная, и, значит, все у нас будет иное — к чему нам мудрить?» Но Петя, как и не раз бывало, сразил Севу одним доводом: пусть он, Сева, как техник и поэт, задумается, что значит для него расширение кругозора!.. А Сева как раз и любил сам повторять это слово — «кругозор»: в нем чувствовалась «всяческая широта». «Вот так и дружим, всегда в спорах, все разные, — заключил Петя свои размышления. — А мне как быть со всеми этими разными характерами и противоречиями? А мне первому… Да, да, именно мне первому обо всех шестерых думать, разъяснять терпеливо и настойчиво, если понадобится, все недоумения и несогласия, ободрять, объединять всех шестерых… ведь нельзя же, в самом деле, по всякому поводу надеяться на указания и помощь Степана Ильича!»
Вдруг Пете вспомнилось, как, бывало, в детстве, решая вместе с ним трудную задачу, Гриша многозначительно приговаривал; «Держимся, Петька… а?»
С этим «держимся!», как с данным себе обещанием на будущее, Петя пришел домой. Уже по выражению его взгляда Марья Григорьевна поняла, что он принес домой радость. А когда сын передал ей о спорах бригады и о своих размышлениях, Марья Григорьевна понимающе улыбнулась.
— Ничего, сынок, дело пойдет, только бы держаться всем крепче да дружнее — когда все разом, будет и разум. Я же тебе предлагаю: надо вам встречаться и дома, за чашкой чая уютнее, да и без спешки, куда легче и приятнее дело обсуждать. Вот бы и собраться у нас после вашего похода на «Подшипник», ведь будет у вас после того много новых впечатлений, будет над чем подумать!
На том и порешили.
Поход на «Подшипник» растянулся на два дня и прошел так разносторонне и увлекательно, что ради его богатых итогов, как восторгался Гриша, стоило особо собраться и поговорить.
Морозным вечером все собрались у Мельниковых. Прочли вслух все записи, рассмотрели все зарисовки и схемы, особенно по всемирно известному автоматическому цеху массового производства подшипников, — и все согласно-радостно переглянулись: «Действительно, богато!»
— Вот ты говорил, Сева, — сияя, напомнил Петя, — у нас, мол, на линии будет проходить совсем иная деталь, и все у нас совсем пойдет иначе. А теперь сам видишь, какие новые, общие и для нашей линии закономерности мы за эти дни открыли!.. Ну, что ты скажешь?
Сева покорно поднял руки.
— Сдаюсь, сдаюсь!
Гриша тут же предложил записать в дневнике бригады свежие впечатления обо всем виденном на «Подшипнике». Пошел оживленный круговой разговор, как назвала его обрадованная Марья Григорьевна.
— Дайте-ка и я, бывший токарь, подсяду к вам, — шутливо предложила она.
Молчаливых в беседе не оказалось, все были увлечены, у каждого было что вложить в общую картину.
— И как замечательно, что мы именно сейчас все это увидели! — шумно радовался обычно сдержанный Матвей. — Сколько нового и остроумного дает, например, работа «механической руки»! Она подносит деталь на обработку, потом принимает…
— А потом несет вверх… И вот она, деталь, среди множества других, уже звенит в сетке, высоко над нашими головами! — И Миша Рогов, вскочив с места, начал показывать, «до чего же красиво и свободно» отправляются дальше по назначению целые транспорты деталей.
Братья «чибисы» тоже разговорились, как никогда: их занимало, как тоже очень остроумно происходит автоматическая отбраковка готовых деталей.
Марья Григорьевна среди смеха вдруг посмотрела на часы и улыбкой напомнила Пете, что ему пора идти за Галиной. Петя благодарно кивнул матери и заторопился к Сковородиным.
Выйдя ему навстречу, Галина капризно сказала:
— Наконец-то! Два дня не являлся… И как это я еще соглашаюсь смотреть на тебя?
— Тебе неприятно, что я радуюсь, глядя на тебя? — с лукавой наивностью спрашивал Петя, прижимая к себе девичий локоть.
Снова и снова радуясь тому, что вот сейчас Галина будет вместе со всеми, Петя не выдержал: на площадке перед входной дверью он прижал к себе Галину и покрыл ее румяное от морозца лицо быстрыми, горячими поцелуями.
— Сумасшедший!.. Увидят!
— Вот и пусть завидуют! — сквозь бурный вздох счастья засмеялся Петя и нажал пуговку звонка.
Галину встретили именно так, как ей нравилось. Марья Григорьевна, радуясь общей удаче, растроганно обняла ее, а лица членов «семерки» осветились широкими улыбками, которые Галина поняла, как ей хотелось: все восхищены ею, только ее всем и недоставало. Ей захотелось быть со всеми доброй и простой. Когда за столом, после «расправы» над знаменитыми пирогами Марьи Григорьевны, возобновились разговоры об автоматике, Галина не стала их перебивать, а только весело пошутила:
— Боже, еще не наговорились! Неужели вам не надоело слушать друг друга?
Вместе с тем Галина заметила, что близнецы, братья «чибисы», отойдя в уголок, уже перебирали танцевальные пластинки около патефонного столика и выразительно посматривали в ее сторону. И ей вдруг захотелось показать этим заводским простоватым ребятам, как она танцует. Кроме того, это «толстощекие боксеры» среднего веса смешили ее своим наивно-молчаливым восторгом: оба брата разглядывали ее так, будто она явилась на этот вечер «откуда-то из сказки», как определила про себя Галина.
Но Гриша Линев будто нарочно отвлекал близнецов от их возни около патефона, задавал им какие-то вопросы, напоминал о чем-то, и «чибисам» приходилось отвечать.
Уже потеряв терпение, Галина решила вмешаться в этот мешающий ей разговор.
— А кто может мне объяснить одну вещь? — громко заговорила Галина, устремляя на всех сидящих за столом играющий насмешкой взгляд. — Я слушаю вас и удивляюсь… Вы с таким увлечением говорите об автоматике, будто она принесет вам какие-то невероятные блага и почести… Вот, например, вы, Гриша… (она чуть коснулась Гришиного плеча), что бы ни говорили об этой автоматике, а она ровно ничего в вашей жизни изменить не может. Ну да, да!.. Что вы на меня так странно смотрите? Как вы были простым рабочим, как стояли у станка, так останетесь рабочим и будете стоять у станка…