Грани жизни
Шрифт:
— Но при этом нельзя ни на минуту забывать о заслугах старшего поколения! — наставительно ввернул Вася Трубкин.
— Об их заслугах нельзя забывать еще и потому, что заслуги эти продолжают жить и умножаться в трудах молодежи. По-моему, эта истина давно всем и вам также известна.
— Но все-таки нельзя разрешать молодежи слишком быстро выскакивать вперед…
— А представьте, товарищ Трубкин, никто мне после этой статьи не говорил о каких-то «выскочках», напротив, все одобряют почин Пети Мельникова и его бригады. И никому, конечно, в голову не пришло, что эта молодежь «выскакивает» вперед и как-то «посягает» на авторитет начальства! Вы пытались ссылаться на Петра Семеновича, но ведь все ваши ответы показывают,
Степан Ильич хотел было добавить еще один вывод: затея Трубкина и все его придирки к бригаде Мельникова пропитаны не только завистью к ним, но и собственно трубкинскими карьеристскими расчетами. Пусть, мол, знает начальник, как его второй заместитель — хотя он и не повез его с собой в заграничную командировку! — преданно и верно думает о его авторитете! И как же после этого не оценить по достоинству такого человека?
Но, глядя на красное от растерянности лицо Трубкина, секретарь парткома подумал, что после всего сказанного им, стариком Сосниным, добавление насчет карьеристских расчетов должен был бы сделать и сам Василий Николаевич. «Не весь же ум у него в зависть да в карьеризм ушел, — подумал по уходе Трубкина Степан Ильич, — ведь есть же у него хоть Махонький запас самокритики!»
Но Трубкин, выйдя из парткома, ни о каких самокритических выводах и не подумал, а только заключил про себя: «М-да-а… получил поражение… сюда мне больше ходить нечего».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Ужинали у Сковородиных «неукоснительно» в восемь. Так было установлено бабушкой Ираидой Васильевной еще со времен первых дней ее замужества, то есть пятьдесят шесть лет назад. Ираида Васильевна чрезвычайно гордилась, что вышла замуж шестнадцати лет, что супруг ее, «прекрасный молодой человек», служивший «в одном частном торговом деле», был старше ее на десять лет, бесконечно обожал ее, не давал «ни о чем задумываться и никогда ни в чем не ошибался». Час ужина, как и все другие домашние порядки, установленные «еще дорогим Семеном Парамоновичем», бабушка Ираида Васильевна ревниво сохраняла, а Натэллз Георгиевна, по своему ленивому благодушию, не чинила ей помех.
Войдя в столовую, Петя, как часто бывало, отметил про себя: «Вот они все… полная портретная галерея!»
На одном конце овального стола сейчас пустовало место Петра Семеновича. Рядом сидела Натэлла Георгиевна, как всегда спокойная и готовая осиять всех умиротворяющей улыбкой. Своей миловидностью и умением нарядно выглядеть и дома Натэлла Георгиевна как бы внушала всем; смотрите, учитесь, я еще недурно сохранилась, потому что умею беречь свои нервы. Недаром ее любимое изречение: «Нервы — прежде всего, нервы — это все!»
Рядом с Натэллой Георгиевной место Галины. Любуясь своей перекинутой на грудь пышной темной косой, Галина думала о чем-то своем. Ни о каких нервах она, конечно, не заботилась и никакого ей дела не было до того, что выражает лицо сидящего с ней рядом дяди Жана.
«Этот тоже вполне «оригинальный» портрет домашней галереи!» — иронически думал Петя, временами поднимая взгляд в сторону дяди Жана. Иван Семенович сидел напротив, возвышаясь над столом ширококостным тяжелым корпусом, словно массивная фигура, снятая с цоколя и одетая в черный костюм в полоску. Лицо дяди Жана, тоже как бы окаменевшее, с мясистыми тугими щеками
Иван Семенович подчеркнуто заботливо спросил:
— Что ты все молчишь, Эльзочка?.. Ты и не скушала почти ничего…
— Ах, Жан… не все ли равно? — вздохнула Эльза.
— Вот, видите… вот вам жертва наших споров! — произнес дядя Жан, как-то высвистывая каждое слово. — Да-с, дорогая мамашечка, я вынужден тебя предупредить, что экс-пром-том приходить к тебе в гости мы скоро откажемся… Да-с, откажемся!
— Почему же это, Ванечка? — оторопела на своем конце стола бабушка — «фарфоровый лобик».
— Пора бы уже тебе понять это, мамашечка, — возразил сын тем же высвистывающим голосом. — Пора бы!
Петя исподлобья следил за этим родственным разговором. Было как-то жутко-удивительно видеть и слышать, как этот могучий мужчина уже за пятьдесят, будто на смех, называет «мамашечкой» низенькую, как на опаре растолстевшую старушку семидесяти двух лет. Петя никогда не мог сразу угадать, сидит она или стоит на своих коротких ногах в желтых тапочках почти детского размера. И сейчас Петя не угадал: ему показалось, что старушечка стоит, а она сидела на своем, с подпиленными ножками креслице и с завидным аппетитом ужинала. Но произнесенные свистящим голосом ее первенца возмущенные слова: «Пора бы, пора бы!» — заставили Ираиду Васильевну прервать свой ужин.
— Не понимаю, Ванечка, что ты хочешь сказать… — зашепелявила она, сползая со своего подпиленного кресла. Теперь она стояла в своем длинном халатике из пестрой фланели, похожая на переодетую девочку, искусно загримированную «под старушку».
— Господи, какие вы ссорливые, брат с сестрой! Но ведь вы же дети одной матери, мои дети… я всех вас вскормила своей грудью… вы все шестеро лежали у меня на коленях… и значит, вы должны быть оди-на-ковые! Так почему же вы не такие?.. Как вы смеете быть… не такими?
Звучный, грудной смех раздался в ответ на эти слова — смеялась Вера Семеновна, самая младшая из шестерых Детей Ираиды Васильевны. Слегка откинув темноволосую голову с тугим узлом на затылке, сорокалетняя тетя Вера а явной иронией то смотрела на монументальную фигуру Ивана Семеновича, то переводила взгляд на низенькую пухленькую старушку.
— Ну, мама… ты неподражаема!.. Десятки лет ты говоришь одно и то же… и никак не можешь себе представить, что человек, извини меня, своего молочного периода помнить не может… а потом уже не только родители, а и жизнь, деятельность создает людей. Пойми же, наконец, и не обижайся: у всех твоих детей жизни разные, и поэтому все мы разные, разные!
— Ты> забыла сказать, — присвистывая, вставил Иван Семенович, — что я на пятнадцать лет старше тебя, а мой жизненный опыт и мудрость…
— Да, да, Веруня, жизненный опыт и мудрость Ванечки… — повторила «фарфоровый лобик»… — и ты не смеешь…
— Я абсолютно смею сомневаться в этой «мудрости»! — с тем же звучным ироническим смехом отпарировала тетя Вера. — Не о том даже идет речь, что Ванечка заведовал подотделами и отделами в Центросоюзе — благо их много для перехода из одного в другой!.. Нет, дело совсем иное: ты всю жизнь, Иван, прожил, ничего, ровно ни-че-го не понимая!.. Еще подростком я только и слышала от тебя: «Этого я не принимаю!», «Не понимаю», «Не постигаю!», «С этим я не согласен!», «Этого я не заметил!» или: «Бог знает, что у нас делается», «Для кого это, для чего?» и, наконец… ха… ха… самое основное и решительно по любому поводу… даже смешно. Прошу, вот послушайте…