Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования
Шрифт:
Еще один участник дискуссии о сословной парадигме и подходах к изучению социальной истории России – Дэвид Рансел предложил рассматривать историю российского общества через призму теории корпоративного государства. При этом он подчеркнул, что данный подход не популярен среди исследователей в силу ассоциирования его с фашизмом. Однако корпоративизм и фашизм отнюдь не являются синонимами. Главный признак корпоративизма – это инкорпорация людей в различные объединения, а также политика государства в отношении этих организаций. Д. Рансел фокусирует внимание на второй половине XIX – начале XX в. и политике в отношении рабочих, промышленников и предпринимателей, отмечая, что как государство стремилось формировать корпоративные группы, так и сами корпоративные группы хотели влиять на государственную политику в своих целях.
Говоря о терминологии, Д. Рансел утверждает, что концепты «сословие» и «класс», структуралистские по своему характеру, не восприимчивы к изменениям, в то время как функционалистское понятие «корпорации» более адаптивно и позволяет рассматривать царскую, социалистическую и постсоциалистическую Россию в единых концептуальных рамках. Д. Рансел делает акцент на необходимости изучения взаимодействий представителей разных социальных групп (что было нормальным и частым явлением), в том числе в повседневной жизни, а также патрон-клиентских отношений. На микроисторическом уровне социальная структура гораздо сложнее, чем она представляется в укрупненных схемах. Ссылаясь на З. Кракауэра, автор придерживается такой точки зрения, что понять характер отношений на микроуровне можно лишь в том случае, если подходить к их исследованию без предубеждений, почерпнутых
154
Ransel D. L. Implicit questions in Michael Confino’s essay. Corporate State and vertical Relationships // Cahiers du Monde russe. 2010. Vol. 51, № 2–3 (avr. – sept.). P. 195–210.
Продуктивная идея исследования социальных процессов «снизу», потенциально способная привнести ясность в понимание социальной стратификации изучаемого общества и в принятие консенсусных решений относительно языка ее описания, реализуется в изучении отдельных социальных групп России Нового времени. Рассмотрим некоторые из них, позволяющие, на наш взгляд, уловить основные тенденции, проявляющиеся в современной западной русистике.
В двухтомнике «Европейское дворянство в XVII и XVIII вв.» отдельный раздел посвящен российскому дворянству. Изабель де Мадариага, автор исследования, прослеживает историю русской «аристократии», начиная с Древней Руси. Под «аристократией» де Мадариага понимает социальную группу, отличающуюся происхождением, военным опытом и чином, унаследованным или приобретенным богатством, социальным и политическим статусом, властью, пусть и хрупкой, и сознанием принадлежности к элите [155] , а ее консолидация в единое сословие начинается при Петре Великом. Особое внимание де Мадариага уделяет Табели о рангах. Конечно, отмечает автор, в ходе преобразований использовались европейские образцы, но воздействие Табели о рангах на развитие российского общества гораздо выше, чем влияние аналогичных законов в других странах. Прежде всего, это отразилось на милитаризации общества. Отдавая первостепенное значение военной службе по сравнению с другими видами службы, Петр законодательно закрепил милитаризацию общества, что отличало Россию в течение последующих двух веков [156] , так как при наличии у человека возможности идентифицировать себя по военному рангу или же гражданскому, предпочтение отдавалось военному званию. Исследовательница также разделяет понятия социальной элиты (основанной главным образом на знатном происхождении и положении при дворе) и других элит – военной и административной. Однако, в отличие, например, от Франции, в русском обществе не произошло полноценного и равноправного разделения этих элит в силу того, что приоритет был отдан военной службе. Автор статьи отмечает, что сохранялась значимость семейного статуса. Табель о рангах могла установить новый порядок ранжирования в сфере общественных функций, но она не смогла вытеснить роль происхождения в качестве фактора общественного престижа [157] .
155
Madariaga I. The Russian Nobility in the Seventeenth and Eighteenth Centuries // The European Nobilities in the Seventeenth and Eighteenth Centuries. Vol. 2: Northern, Central and Eastern Europe / ed. by H. M. Scott. Basingstoke; New York, 2007. P. 311.
156
Ibid. P. 335–337.
157
Ibid. P. 338.
Вопросы о понятии «служба», значимости знатного происхождения и эволюции российского дворянства в сравнении с западноевропейским поднимаются в одной из работ М. Конфино. Рассуждая о менталитете русского дворянства XVIII–XIX вв. как менталитете «служилого класса» (в отличие от европейского, где главная ценность – знатность происхождения), ученый приходит к нескольким выводам. Во-первых, при всей значимости службы для статуса дворянина, факторы благородного происхождения и наследования титула остаются важными показателями достоинства. Во-вторых, если обратиться к истории европейского дворянства, становится очевидно, что оно прошло те же этапы эволюции, но несколькими столетиями раньше. Истоки западной наследной знати восходят к фактам возвышения основателей аристократических родов через заслуги по службе. К тому же изначально представители этих «благородных династий» происходили из совершенно разных социальных страт (включая крестьян и простолюдинов). Таким образом, российское дворянство не уникально, оно проходило те же вехи эволюции, что и западноевропейская аристократия, а знатное происхождение и после введения Табели о рангах оставалось наряду со службой одним из главных маркеров дворянской идентичности, престижа и статуса [158] .
158
Confino M. `A propos de la notion de service dans la noblesse russe aux XVIIIe et XIXe si`ecles // Cahiers du monde russe et sovi'etique. 1993. Vol. 34 (1–2). Jan. – Juin. P. 47–58.
Судьба русского духовенства имперского периода в контексте «перехода от сословия к профессии» рассмотрена Г. Фризом. Он сравнивает российское общество с кастовым обществом, поскольку духовенство – очень закрытое сословие. Рассуждая о реформах второй половины XIX в., касавшихся духовенства, Г. Фриз подчеркивает безуспешность преобразований, в результате которых произошла депрофессионализация духовенства и общее снижение его статуса. В начале XX в. Православная церковь испытывала кризис статуса духовенства, образовавшегося в результате неудавшейся попытки государства профессионализировать и демократизировать духовное сословие [159] .
159
Freeze G. Between Estate and Profession: the Clergy in Imperial Russia // Social Orders and Social Classes in Europe… P. 47–65.
А. Рибер исследовал социальные группы купечества и предпринимателей в имперской России. По его мнению, эти слои российского общества не были достаточно изучены. Он отмечал, что поскольку историки придают огромное значение средним классам как маркерам европейской истории Нового времени, они признают это упущение серьезным препятствием к пониманию ряда важнейших вопросов российской истории, начиная от индустриализации и до краха империи. Тем не менее, как ни парадоксально, сама форма постановки вопроса способствовала в итоге такому упущению. Задаваться вопросом, существовала ли буржуазия в России, означает жестко ограничить масштабы социального исследования. Какой бы ни был ответ, в результате оказываются проигнорированы альтернативные формы социальной эволюции внутри капиталистической экономической системы. Другими словами, поглощенность общими моделями социальных изменений, полученными из западноевропейского опыта и подпитываемыми внутренними политическими конфликтами в позднеимперской России, долгое время скрывала реальные изменения социальной структуры России [160] .
160
Rieber A. J. Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia. P. XIX–XX.
А. Рибер предлагает иной подход, направленный на стремление избежать опасностей, связанных с тем, что Роберт Нисбет называет «метафорой роста», которая изображает социальное изменение как линейное движение в одном направлении. А. Рибер в своей работе признает разнообразие социальных идентичностей и группировок в качестве предмета исторического исследования и не считает обязательным исходить из необходимого или единого образца внутренних изменений или ответа на внешние импульсы. Иными словами, его исследование имеет дело с историей средних социальных структур, которые в теоретическом пространстве существуют между кастой и классом. В наиболее общем смысле они представляют две самых крайних формы социальной организации: одна – закрытая, жесткая и наследственная; другая – открытая, подвижная и социально-экономическая по характеру. А. Рибер доказывает, что русское купечество в течение нескольких веков приобрело черты различных форм социальной организации. Все же на протяжении этого процесса изменений купцы сумели сохранить некоторые свои традиционные ценности и модели поведения. Автор подчеркивает наличие двух отдельных, но связанных между собой процессов. Первый – деятельность государства по определению и упорядочению социальной организации в России. Второй – реакция купечества, которая зачастую разрушала надежды правительства. Как и другие крупные, вполне определенные социальные группы России, купечество обладало своей собственной внутренней жизнью, в которую не так легко было вторгнуться. Учитывая всю сложность и многообразие социальной действительности, А. Рибер уточняет, что термин класс, как и каста или сословие, – это только приближение к социальной реальности, но не ее абсолютное отражение [161] .
161
Rieber A. J. Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia. P. XX, XXIV.
Нередко в качестве альтернативны или необходимого дополнения к объяснительным моделям социального, основанным на категориях «класс» и «сословие», в зарубежной историографии предлагается использовать понятия «социальная страта» и «социальный статус» как приемлемый инструмент для определения не только формально-юридического, но и неформального, признаваемого по различным критериям положения индивида в обществе. В данном контексте определенный интерес представляет предложенная Роланом Мунье модель социальных иерархий, которая, на наш взгляд, обладает определенной степенью универсальности (как в плане терминологии, так и с точки зрения основных принципов стратификации) и может использоваться в исследованиях по истории российского общества.
Системообразующими маркерами социальной стратификации, по мнению Р. Мунье, выступают основная социальная функция, которую выполняет человек, и социальная оценка этой функции в обществе. При этом любая система социальной стратификации находится в неустойчивом состоянии и требует постоянной корректировки. Социальное равновесие достигается через успешное социальное сотрудничество внутри общества. Р. Мунье традиционно упоминает о четырех видах социальной стратификации. Первая из них – юридическая стратификация (legal stratification), определяемая законом, обычаем и юриспруденцией, но она существует не в каждом обществе и может отличаться от реальной социальной структуры. Вторая иерархия, самая важная с точки зрения Р. Мунье, – это иерархия на основе социального статуса, т. е. различий в социальном достоинстве, положении, ранге, почете и престиже среди отдельных людей и социальных групп (таких, как семьи, организации, общины) и взаимного признания этих различий в рассматриваемом обществе. Социальный статус проявляется в разнообразных формах связей: брачные узы, торговые союзы, политические партии, клубы, кружки, общества различных видов и т. п. Статус прослеживается в общественных символах и мифах, этикете, образе жизни, манерах, образовании, формах досуга и семейных традициях. Социальный статус проявляется в профессии человека, его нравственной восприимчивости, чувствах и эмоциях, просматривается в ролях, которые индивиды играют в обществе, так как эти роли основаны на предписанной модели поведения обладателей определенного статуса. Третья шкала стратификации – это экономическая иерархия, зачастую смешиваемая с собственно социальной иерархией. В данном случае следует рассматривать характер доступных ресурсов, будь то зарплаты или жалованье, частный или инвестиционный доход и т. п. Вид имеющихся ресурсов, согласно теории Р. Мунье, гораздо важнее, чем их количество, потому что позволяет судить о социальной функции и статусе человека. Четвертая иерархия – иерархия власти. Под этим историк понимает все способы, с помощью которых человек может сломить волю других, заставив их действовать определенным образом. Кроме принадлежности к различным административным структурам, Р. Мунье относит сюда признаки власти другого рода – влияющей на сознание, менталитет и социокультурный облик людей. Подобной властью обладают, например, ораторы, проповедники, публицисты и др. – те, кто овладевает вниманием и поддержкой людей и влияет на общественное мнение. Наконец, пятая шкала стратификации – идеологическая иерархия, основанная на приверженности индивидов и общностей к определенным группам идей, сосуществующих в социуме. По утверждению Р. Мунье, необходимо выстраивать эти различные иерархии в систему и изучать их взаимосвязи, корреляции и девиации для того, чтобы четко увидеть стратификацию конкретного общества и тем самым определить место в ней человека или социальной группы [162] .
162
Mousnier R. Social Hierarchies. 1450 to the present / transl. from the French by P. Evans, ed. by M. Clarke. L., 1973. P. 9–22.
В качестве универсального Р. Мунье использует концепт «социальная страта», разновидностями которого являются сословия (order), касты, классы. Соответственно выделяются три главных типа стратификации: сословная, кастовая, классовая. Сословная стратификация кажется Р. Мунье наиболее фундаментальной, чаще встречающейся и наиболее естественной. Это единственная стратификация, которая может спонтанно восстановить сама себя в ходе социальных потрясений любой длительности. Следует сказать, что термин «order» в обозначении сословной системы несколько отличается от привычного определения «сословия». Order (фр. Ordre) – это составная часть более крупных 'etat. Orders – сословия – рассматриваются как юридические группы, основанные на следующих критериях: честь, власть и социальная оценка. Модель, предложенная Р. Мунье (society-of-orders), представляет собой структуру, основанную на статусе [163] . Разграничивая сословную, классовую и кастовую стратификации, Р. Мунье, однако, подчеркивает, что чистые формы общества очень редки. Историк часто сталкивается с промежуточными типами, содержащими характеристики разных классификаций [164] .
163
Confino M. The Soslovie (estate) Paradigm… P. 683.
164
Mousnier R. Social hierarchies… P. 41.