Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования
Шрифт:
Вероятно, одним из фундаментальных достижений социальной истории на сегодняшний день стало конвенциональное понимание того, что социальные структуры (во всяком случае, в эпоху позднего Средневековья – Нового и Новейшего времени) могут быть разнообразны не только в динамике исторических периодов большой длительности, но и на любом конкретно-историческом отрезке. Это понимание если не разрушает, то серьезно корректирует традиционную убежденность в наличии единой социальной иерархии того или иного изучаемого общества, «найдя ключ к которой, удастся точно определить место каждого индивида или каждой группы на социальной лестнице» [248] . Отсутствие у современников единого ментального образа социальной иерархии, множественность этих образов, их зависимость от постоянно меняющихся обстоятельств жизненных ситуаций – все то, что, по наблюдениям П. Ю. Уварова, характеризовало социальную ситуацию во Франции
248
Уваров П. Ю. Социальные именования парижан в эпоху Старого порядка // Социальная идентичность средневекового человека. М., 2007. С. 182.
249
Там же. С. 182–184.
Сопоставление некоторых концептуальных моделей изучения социальных процессов и возможности их применения в исторических исследованиях отчетливо показывает важность поиска новой интегративной модели описания социальных процессов. Создание такой модели возможно на основе признания многомерности и пластичности социальной структуры, описание которой невозможно в терминах, предполагающих наличие жесткой структурной детерминации поведения индивидов. Более адекватным для реконструкции социальных процессов в исторической ретроспективе представляется модель общества, сочетающая в себе объективно существовавшую иерархию, основанную на неравенстве в распределении материальных и властных ресурсов, а также признание особой роли нематериальных факторов, объединяющих и разъединяющих людей как внутри группы, так в ходе межгрупповых взаимодействий (см. рисунок). С помощью такой модели возможно исследование не только стратегий социального проектирования со стороны властных структур посредством нормативно-правового регулирования, но и его результатов, которые никогда не реализуются в полном объеме. Рассматривая социум как сложноорганизованную систему, состоящую из множества формальных и неформальных ассоциаций, группообразований и отдельных индивидов, постоянно взаимодействующих друг с другом, следует признать многомерность границ и маркеров социальной дифференциации и самоидентификации, которые проявляются в языке и практических действиях индивида.
Думается, проблема реконструкции, осмысления и корректного описания социальной стратификации (во всей системной сложности и целостности этого понятия) и есть та сердцевина собственно социальной истории – «короля Лира» уваровской метафоры.
Модель социальной организации общества:
ассоциации (фигурации) и группообразования индивидов. Цвет фигуры соответствует формально определенной принадлежности к сословной и/или внутрисословной группе. В центре схемы расположен красный шестигранник, который обозначает группу, располагающую властными и иными ресурсами, посредством которых она осуществляет доминирование и создание нормативно-правовых актов;
обозначение принадлежности ассоциаций к формально определенному иерархическому уровню (например, сословию). На каждом уровне одновременно существует множество отличающихся по ряду признаков ассоциаций;
юридически установленные границы между группами, находящимися на разных уровнях, и внутри одного уровня (сословия). На схеме такие границы обозначены
обозначение стремления властного центра регулировать внутри- и межгрупповые отношения. На практике в каждой ассоциации (фигурации) есть свой центр влияния, определяющий нормы и стереотипы поведения;
отношения подражания, по Г. Тарду
Раздел II
Конструирование социального
…Я стал подставлять вместо «дискурс» слово «разговорщина» – и смысл оказался вполне удовлетворительным.
Вечный вопрос «Как возникает социальное?» есть вопрос о механизмах, о причинах или воздействиях, в результате которых эта социальность возникает. Новейшая литература, отчасти рассмотренная в предыдущем разделе, как представляется, дает самый общий ответ на этот второй вопрос: социальное возникает в результате сложного и динамичного взаимодействия внешних и внутренних, объективных и субъективных факторов, индивидуальных практик и коллективных стратегий. В этом разнообразии интеракций находится место и ситуативному, и хаотичному, и предпосланному, и структурированному.
Тем не менее специфика исторического знания такова, что мы не можем довольствоваться общими ответами. Любое историческое явление или событие не бывает «вообще», поскольку по своей природе реализуется в конкретной пространственно-временной ситуации, в нашем случае – в России XVII–XX вв. Начать исследовательский процесс мы сочли целесообразным с анализа государственного воздействия на формирование социальной реальности.
Понятие «государство» само по себе абстрактно – не отсюда ли та множественность его дефиниций, бытующих в научной литературе, тщетное многообразие попыток отделить «настоящее» государство от «ненастоящего», проявляющееся в эвфемизмах вроде «предгосударство», «протогосударство», «квазигосударство», «государство современного типа/государство модерна ('etat moderne, modern state)» и т. п.?
Но едва ли необходимо доказывать, что власть, законодатель – какие бы названия ни носила субстанция под названием «государство» в зависимости от места и времени – всегда претендовали на создание общих правил игры, по которым должны были жить подданные. В этом смысле можно говорить о государстве как творце социальной структуры, важном акторе социального конструирования. Надо признаться, у государства всегда имелся для этого ресурс: его статус верховного нормотворца и его принудительный потенциал, обеспеченный вооруженными силами, административно-полицейским аппаратом, системой фискально-финансового контроля и прочими инструментами, независимо от уровня их совершенства.
Стремясь ранжировать общество в соответствии с собственными потребностями и представлениями, верховная власть формировала свою ментальную модель взаимосвязей социальных элементов и классификаций, представленную в различных терминах и (или) нарративах, пытаясь закрепить ее в реальности и зафиксировать с помощью нормативно-законодательных и учетно-контрольных документов. Попадая в руки историков, эти элитарные по своему происхождению тексты обретали репутацию надежных источников, раскрывающих исследователям подлинную картину социальной жизни или, по крайней мере, социальной иерархии изучаемой эпохи. Осознание ошибочности такого взгляда, произошедшее в течение последнего полувека, привело к другой крайности: чрезмерному недоверию и подозрительности к «административным» текстам, заслонявшим или искажавшим социальную реальность.
Не станем преувеличивать или недооценивать познавательный потенциал такого рода источников. Понимая, что социальная стратификация полиморфна, а модели социальных структур множественны, попробуем рассмотреть, как российская власть создавала и то и другое, обратившись именно к ним – текстам официального (правительственного) и элитарного неправительственного происхождения. Они помогут нам разобраться с аутентичной социальной терминологией, покажут, с какими проблемами сталкивались политические элиты России, форматируя социальное пространство, и, вероятно, дадут материал к размышлению над континуальным и дискретным в правительственной стратегии создания социальных иерархий в динамике нескольких столетий. Они помогут понять правительственный и «околоправительственный» дискурс социального конструирования.