Греция. Лето на острове Патмос
Шрифт:
— Ничего страшного, — промолвила она.
Никос посмотрел на меня:
— Ты ведь был в том месте, откуда Теологос родом? На А гхиос Ник о лас?
Я кивнул. Мне и вправду доводилось разок там бывать. Я как раз собирал материал для книги об острове. Я был потрясен царящим там запустением и силой ветра, дующего с моря, который, казалось, может тебя подхватить и унести. Я стал расспрашивать старого крестьянина о маленькой церквушке, которая словно сама собой выросла на скалистой почве. «Она очень старая», — сказал старик-крестьянин. Когда я поинтересовался, сколько ей лет, крестьянин покачал головой: «Очень, очень старая! Древняя! Ее построили очень давно. — Он замахал руками. — Про Христу. До Христа!»
— Я говорил, что мы были отрезаны от мира, — повернулся к норвежцам Никос. — Патмос был отрезан, Греция была отрезана, но… Даже сегодня мы радуемся, когда нам удается вырастить там хотя бы один куст помидоров. Посмотрите на тамошние растения! Все изогнутые, кривые, потому что постоянно дует ветер и не хватает воды. Ужас!
Он раскурил потухшую сигару.
— Людям жилось очень тяжко. Даже после войны. Потому я и уехал. Бедность?! Вы не знаете, что такое бедность! От нее никак не избавиться. Она словно проедает в тебе дыру. Вот о чем надо помнить, прежде чем называть людей ворами. И убийцами.
— Но Теологос мог находиться в том доме, — возразил Магнус, — когда убили фашиста.
— Ага. Я, между прочим, тоже мог там оказаться, — поглядел на него Никос.
Мы во все глаза уставились на него.
— Но меня там не было. — Он улыбнулся и, чуть прикрыв глаза, повернулся ко мне: — Знаешь, ты точная копия отца. Никогда не считал сдачу. А это огромное искушение, Тома. — Он взглянул на остальных. — И при этом мистер Стоун оставлял щедрые чаевые. Очень щедрые!
Работа по строительству нового причала в Скале была завершена, и город теперь кишмя кишел туристами. Народу было ничуть не меньше, чем в субботний вечер на Таймс-сквер. Пока мы выпивали, в залив вошел большой круизный лайнер, усыпанный тысячами огней от носа до кормы, напоминая огромный рекламный щит из тех, что можно увидеть на Бродвее. Чем ближе он подходил, тем сильнее мы ощущали себя маленькими.
Я подумал о Хоре, о том, сколь заброшенной и покинутой она мне показалась в первый день моего приезда. Как-то раз я увидел копию картины на стене монастырской часовни. Оригинал, видимо, принадлежал кисти монаха и относился к XVII веку, когда на остров волна за волной накатывали захватчики. На картине была изображена грозная армада венецианских судов (под командованием Франческо Морозини, того самого, кто впоследствии разрушил Парфенон), атакующая беззащитные торговые корабли жителей Патмоса.
Народная песня примерно того же времени рассказывает нам об этом набеге и разорении, которому был подвергнут остров. «Высадилось семь тысяч, — поется в ней, — чтобы остаться здесь всего на три часа… но эти собаки, не признающие никаких законов, провели здесь три дня! Реками текло масло, повсюду была разбросана пшеница, а улицы залиты вином…»
Теперь, однако, жители Патмоса встречали пришельцев во всеоружии. Вдоль набережной выстроились автобусы, лодки, такси, моторные баркасы, они готовы были доставить туристов куда угодно — только обратись. Каждым летом открывалось все больше новых ресторанов, кафе, закусочных, кондитерских, сувенирных и ювелирных лавок, рядом с которыми располагались гостиницы и пансионы. Сдавались в аренду мотоциклы самых разных размеров и мощности. А вместе с ними и машины. И лодки. И виллы. Таким образом, теперь, когда пресыщенные пришельцы, груженные добычей, возвращались на корабли, чтобы оставить остров, ощутимые потери несли уже их кошельки. Нынче жители Патмоса грабили пришельцев. По крайней мере, так казалось мне…
Мы с Даниэллой и детьми попытались найти местечко, чтобы поужинать, но это оказалось практически невозможно. Даже маленькие таверны, укрывшиеся на дальних глухих улочках Скалы, были забиты народом. Мы все-таки сумели отыскать столик в большом ресторане радом с портом. Обслуживали нас ужасно медленно, а заказанные блюда оказались чуть теплыми. Однако что за наслаждение — просто сидеть и ждать появления официанта, а потом есть то, что приготовил не ты сам, а кто-то другой. И плевать, что вкус не ахти! Должен сказать, что я оставил щедрые чаевые — не для того, чтобы произвести на кого-то впечатление, а из чувства искреннего участия.
О том, чтобы найти такси и доехать до Ливади, не могло идти и речи. Как раз прибыл пассажирский паром с большой земли, который собирался причалить сразу же после отплытия круизного лайнера. Лили, Магнус и Анна оставались в городе — им еще предстояла встреча с друзьями, так что мы с Даниэллой решили попробовать найти лодку. К счастью, в Скале мы встретили одного из ливадийских рыбаков, Подитоса, который как раз собирался домой, поэтому мы договорились, что он нас подвезет.
Когда к нам подбежала Лили, сжимая в руках блокнот, мы уже стояли на краю причала для рыболовецких судов.
— Том, секундочку! — Она остановилась и замолчала, чтобы перевести дыхание. Наконец она проговорила: — Понимаешь, так получилось, что… Одним словом, прошлым вечером у нас с Мемисом состоялся серьезный разговор. Мне кажется, он не готов ехать со мной в Осло. Скажем так, я это знаю. Для него это слишком серьезный шаг. Ты можешь лишь подвести лошадь к воде, а вот заставить ее пить… Одним словом… — она взяла на изготовку ручку, — я хочу ему это все объяснить. Как будет по-гречески «Я свободна, ты свободен»?
Мы с Даниэллой переглянулись, и я медленно, чтобы Лили успела записать, произнес:
— Эго имэй эл ефтери, эс иисэй эл ефтерос.
— Спасибо, — поблагодарила она и смущенно улыбнулась. — Наверное, так будет лучше.
Когда мы вышли в море, я не мог не вспомнить тот июньский вечер, когда Теологос встретил нас у парома и повез на своей лодке в Ливади. Тогда все только начиналось. По выражению глаз Даниэллы я догадался, что она думает о том же самом. Она улыбнулась и коснулась моей руки.
Обогнув мыс и оказавшись в бухте Ливади, мы увидели «Прекрасную Елену», в которой ярко горел свет. Над водами разносились звуки музыки из автомата. Посреди бухты по-прежнему стояла на якоре черная шхуна.
Подитос не отличался особой разговорчивостью, однако, когда мы причалили к каменному пирсу, он, вздохнув, пробормотал: «Эх, Тома!» — и заключил меня в объятия.
Попрощавшись с нами, Подитос пошел по пляжу прочь. Мы с Даниэллой стояли и смотрели на «Прекрасную Елену». В таверне было полно народу. До нас доносились звуки музыки и гомон посетителей. Я видел, как их обслуживает Теологос. Через его плечо было переброшено извечное полотенце. Мне также удалось разглядеть молодую француженку и ее отца. Они сидели с друзьями за двумя составленными вместе столами и праздновали день рождения. Мы могли различить взрывы их смеха.