Греция. Лето на острове Патмос
Шрифт:
По утрам я просыпался под мягкий перезвон колокольчиков — стада коз бродили по склонам холма за домом в поисках оставшихся с весны побегов. Время от времени раздавалось нестройное карканье ворон или же доносился (к счастью, издалека) крик петуха. Иногда я слышал, как на дороге, бежавшей вдоль пляжа, приглушенно стрекотал мотор мотоцикла. Однако, как правило, царила тишина, тишина безмерная, необъятная, святая, изначальная и беспредельная.
На третье утро я стоял и ждал, когда Мелья развернет джип своего сына, наслаждаясь раскинувшейся передо мной панорамой Ливади. В отличие от Скалы, с того момента, как я сюда приехал в первый раз, долина практически не изменилась. Она была иссечена все теми же низенькими каменными заборами, тропинками и пересохшими руслами рек. Как и прежде, она оставалась усыпанной маленькими белеными церквушками и домиками, среди которых был и наш Комненус, ее покрывали те же заросли кактусов, а также фиговых, лимонных и оливковых деревьев, зеленеющих на фоне скалистого ландшафта. А за всем этим, когда солнце поднималось над восточным мысом, становились видны темно-синие воды Эгейского моря, которые, как всегда, многообещающе мерцали.
Сначала мы поехали в Скалу — нам надо было заскочить на почту и кое-что купить, — а потом Мелья повезла меня обратно в Ливади, на пляж. Эта дорога, некогда таившая в себе столько опасностей для аэропланоЕврипида, теперь, словно пылью, была покрыта слоем асфальта. Я кинул взгляд в сторону домика на холме. На террасе кто-то стоял, но кто именно, мне разглядеть не удалось. Я спросил о Варваре и Стелиосе. «У них все без изменений!» — крикнула Мелья и крутанула руль, чтобы не врезаться в автобус, двигавшийся на нас со стороны пляжа.
Через несколько секунд наш джип замер на крошечной стоянке перед таверной. Мелья дождалась, пока я выйду, и тут же рванула с места на встречу с друзьями у Тео.
Несколько мгновений я просто стоял, разглядывая таверну. Казалось, она съежилась, сделавшись гораздо меньше, чем раньше, словно в последний раз я был здесь маленьким ребенком. Мелья сказала, что здесь многое изменилось, однако, с моей точки зрения, пока вроде все было как прежде. Даже клеенчатые скатерти, похоже, остались теми же самыми.
Потом я увидел Ламброса и Саваса.
Сперва я их не узнал.
Они очень сильно возмужали. Ламброс, который раньше был меньше и слабее брата, теперь обошел его. Он был крепко сложен, как футболист, золотистые волосы потемнели и стали светло-каштановыми. На щеках, совсем как у матери, по-прежнему горел румянец, а ясные глаза оставались все такого же, как у матери, голубого цвета. Савас с длинными густыми черными ресницами, которые он также унаследовал от матери, словно для того чтобы восполнить недостаточно крепкое по сравнению с братом телосложение, пытался отпустить усы, как у отца, но пока на его верхней губе рос только легкий пушок.
Мальчики с первого взгляда меня узнали и тут же, бросив все свои дела, кинулись навстречу и заключили меня в объятия. Мелья предупредила их о том, что я загляну, поэтому мое появление не оказалось для них такой уж полнейшей неожиданностью.
Через несколько мгновений к нам присоединилась Деметра. Она не стала меня обнимать, поскольку в одной руке держала деревянную ложку, а в другой полотенце. Вместо этого она, улыбаясь, похлопала меня по плечу, покраснев при этом как школьница. Золотые зубы были на месте, а вот один из настоящих отсутствовал. Первая дырка, а сколько их еще будет.
Вместе с ней навстречу мне вышла девушка с короткими рыжеватыми волосами, широкими скулами и василькового цвета глазами. Улыбка у нее была такой доброй, что в ее свете меркли даже золотые коронки Деметры. Девушка была наряжена в новенький модный передник. Она вытирала широкие ладони кухонным полотенцем.
Ламброс улыбнулся, слегка выпятил грудь и взял ее за руку.
— Это моя девушка Николетта, — произнес он, — из Амстердама. Николетта, это Тома.
— Ухты! Так вы тот самый знаменитый Тома! — произнесла девушка на идеальном английском.
— Ну…
— Теперь таверной управляем мы, — с гордостью промолвил Ламброс.
— Правда?
— Да, — кивнул Савас. — Отец отошел от дел.
Я бросил взгляд поверх их плеч.
— Он внутри, — чуть тише произнес Ламброс.
Я попытался всмотреться, но так ничего и не увидел.
— Может, мне стоит поздороваться? Как вы думаете?
Мальчики переглянулись и снова уставились на меня.
— Как хочешь.
Я опять посмотрел в сторону таверны, и на этот раз мне показалось, что мне удалось разглядеть фигуру, сидящую в уголке у дверей.
За столиком принялась рассаживаться стайка туристов, явившихся с пляжа.
— Извини, Тома, — промолвил Савас.
— Но мы еще увидимся? — спросил Ламброс.
— Естественно, — ответил я.
Когда я вошел внутрь, мне потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к освещению. Потом я увидел его. Он сидел за столиком в углу, откуда можно было наблюдать как за прилавками, так и за кассой и за всем происходящим снаружи. По всей вероятности, он меня заметил сразу же, как только я приехал. Он был одет в мятую белую рубаху и коричневые брюки. На ногах — красные пластиковые шлепанцы. В одной руке он сжимал четки, украшенные керамическим медальоном с изображением голубого глаза — оберег от порчи.
— Ясу, Тома, — произнес он тихим голосом, когда я вошел, и подавленно улыбнулся.
Его усы практически полностью поседели, а каштановые волосы на макушке поредели. Он выглядел так, словно ни разу за все лето не выходил на солнце.
Он осведомился о моем здоровье, здоровье Даниэллы и детей. Однако не предложил мне ни сесть, ни выпить.
Я спросил, как он поживает.
— Хорошо, Тома, — ответил он и, улыбнувшись, обвел таверну рукой: — Теперь всю работу делают мальчики.
— А как же твоя лодка?
— Время от времени и ей занимаюсь, — ответил он и, помолчав, добавил: — Но теперь это требует от меня слишком многого, Тома. Слишком многого.
Он обратил взгляд на море. В его ручище защелкали четки.
— Ти на канумэ, Тома! — произнес он. — Что мы можем поделать!
Он погрузился в молчание, и я быстро понял, что наш разговор закончен.
Через несколько мгновений я пробормотал, что мне надо на встречу с Мельей. Он кивнул, и я вышел вон.