Гренландский меридиан

Боярский Виктор Ильич

Ждали погоды, теперь приходилось ждать «Капитана Кондратьева». Он должен был сходить в Молодежную и вернуться к нам, чтобы вывести наш хрупкий кораблик за кромку льдов. Далее наши пути расходились – мы прямо, на север в Порт-Луи на острове Маврикий, а «Капитану Кондратьеву» – налево, на запад в Монтевидео, но все равно конечный путь у нас был общий – Ленинград. После прихода «Кондратьева» мы «сели ему на хвост» и сутки шли до чистой воды. Разноголосица прощальных гудков, традиционный салют из ракетниц, и мы разошлись.

И вот тут, как мне кажется, самое время упомянуть о событии, с которого и началась для меня экспедиция «Трансантарктика». Рейс шел своим чередом, и каждый день приносил нам очередные шесть градусов широты и два-три градуса плюсовой температуры. Отвыкшие от тепла ребята все дольше грелись на солнышке, а вечерами грели души воспоминаниями, сидя в каютах за чашкой чая, кофе или того и другого.

Особенно тепло проходили дни рождения, которыми апрель нас баловал.

Тот день рождения мне особенно запомнился. Мы сидели в каюте именинника Игоря Чернобровкина. Сам именинник был молод красив и слегка бледен: он неважно переносил качку, а его каюта находилась на самом носу, и поэтому ей особенно доставалось. В отличие от привычных бортовой и килевой качек, качка в этой каюте носила сложный килевращательный характер, к которому трудно было приспособиться, особенно после долгой зимовки, а Игорь уже успешно отзимовал на станции Восток. Он сознательно сел спиной к единственному иллюминатору, в котором время от времени, когда нос проваливался в очередную яму между волнами, свирепо клокотала светло-зеленая вода. Побурлив и отмыв начисто стекло, она ненадолго пропадала, и тогда все мы могли видеть небо и темные, с белыми гребнями волны. Время текло незаметно, уже была выпита не одна чашка чая, а праздничный торт был на грани исчезновения, когда растворилась дверь и на пороге возникла стремительная и элегантная фигура начальника рейса Аркадия Сошникова. Не обратив ни малейшего внимания на чай, он поздравил именинника, а затем, как мне показалось, невпопад обронил загадочную фразу о том, что мне после возвращения домой предстояла поездка в Париж для обсуждения каких-то вопросов, связанных с какой-то международной экспедицией то ли в Арктику, то ли в Антарктику! Более никаких подробностей. После этого интригующего заявления Аркадий исчез, еще раз, уже на пороге, отказавшись от чая. Мы, конечно, пообсуждали это сообщение и, разумеется, с известной долей юмора, поскольку слова «Париж», «международная экспедиция» были не из нашего лексикона. Потом эта тема отодвинулась на второй план и еще дальше, а на первый, как и должно было быть, вновь выступил именинник.

Больше в течение всего перехода до Владивостока я практически не вспоминал об этом разговоре, впечатлений и так хватало: голубые волны и золотые пески Маврикия, небоскребы и атаки на магазины в Сингапуре и т. д. и т. п.

Каково же было мое удивление, когда во Владивостоке, получая паспорт в выездном офисе нашего отдела кадров, разместившемся прямо в зале ожидания Морского вокзала, я узнал, что сразу же по прибытии в Ленинград я должен воспроизвести себя на фотографии 5 ґ 6 см 24 раза, ибо только это, а точнее, только отсутствие этих фотографий препятствует моему незамедлительному выезду в Париж. Тут я снова вспомнил сороковые широты, чай, день рождения и фразу Сошникова о Париже – раз дело дошло до фотографий, может быть, и до Парижа недалеко? Все стало понемногу проясняться в Ленинграде.

Сразу же после первых объятий моя Наталья голосом, не терпящим возражений, сообщила мне, чтобы ни о каких экспедициях с французами я и не помышлял и вообще лучше мне не ездить в этот Париж, ибо потом будет от них не отделаться. Оказывается, что ей недавно позвонили из института и торжественно сообщили, что ее муж, Виктор Ильич Боярский, на собрании коллектива представлен кандидатом в готовящуюся международную экспедицию. Однако это сообщение не произвело на мою жену ожидаемого впечатления в связи с «поздним прибытием мужа в аэропорт назначения», вследствие чего ожидаемый интервал между закончившейся и предполагаемой экспедициями грозил стать меньше предельно допустимого. В итоге разговора высокие не договорившиеся стороны одновременно положили телефонные трубки, и Наташа, оставшаяся при своем мнении, донесла его до моего ликующего от встречи сознания в аэропорту Пулково. Я пообещал во всем разобраться и выяснить все у руководства института, но на всякий случай на следующий день сфотографировался.

19 мая произошла моя встреча с заместителем директора института, руководителем Советской Антарктической программы Евгением Сергеевичем Короткевичем. Он сообщил мне буквально следующее. Какой-то француз, по профессии врач, а по имени Жан-Луи Этьенн, выступил с инициативой организации международной экспедиции через Антарктиду в период 1989–1990 годы. Маршрут экспедиции и состав участников был еще точно не известен, но было обращение Этьенна в Госкомгидромет с просьбой включить в состав советского участника. «Буквально перед твоим приездом, – сказал Евгений Сергеевич, как-то участливо взглянув на меня, – мне позвонили из Комитета и предложили, не отходя от телефона, в течение пяти минут предложить «достойную» кандидатуру. Я назвал тебя и Большиянова, что было дальше, я не знаю, но на всякий случай готовься стать собачником, так как экспедицию предполагается проводить на собачьих упряжках».

Выйдя из кабинета, я не спеша пошел домой, обдумывая на ходу все то, что услышал. Стоял чудесный весенний день, солнце купалось в еще не отогревшейся после зимы Смоленке, упирающейся зажатым в гранитные берега прямым, как клинок, руслом в бледно-серый, сливающийся с горизонтом залив. Чайки белыми зигзагами,

гортанно крича, резали воздух над головой. Мною владело двойное чувство: с одной стороны, радостное предвкушение того, что должно было произойти в связи с услышанным предложением, с другой – смутное опасение того, что все это, и новые встречи с Антарктидой в совершенно непривычных для меня, а потому интересных условиях путешествия в составе международного экипажа, и вся предшествующая этим событиям подготовка могут просто-напросто не состояться по какой-нибудь из тех загадочных причин, о существовании которых обычно и не подозреваешь. Однако поскольку активно влиять на разрешение этого вопроса в желательном для меня направлении я не мог, мне оставалось только ждать дальнейшего развития событий.

Короткий период после экспедиции, как правило, проводишь в слегка расслабленном состоянии духа. Оперативные отчеты написаны во время плавания от берегов Антарктиды, основная обработка научных материалов, как обычно, отложена на послеотпускной период, а потому я даже не запомнил, чем занимался последние две недели мая. 5 июня меня внезапно вызвал к себе руководитель отдела географии полярных стран Владимир Николаевич Петров и сообщил, что мне необходимо завтра, т. е. 6 июня, быть в Москве для встречи с Этьенном. Я выехал в Москву, не очень ясно представляя, как и о чем буду с ним беседовать. Надо сказать, что в ту пору мои знания иностранных языков ограничивались немецким со словарем, а также полузабытыми навыками грузинской письменности. Я предполагал и, как выяснилось впоследствии, совершенно справедливо, что эти два великих языка не входили в область лингвистических познаний Этьенна. Поэтому в смысле языков мы с ним были полностью ортогональны. Однако эта проблема оказалась вполне разрешимой с помощью Кости Зайцева, бывшего ледового разведчика, работавшего в нашем институте, ныне же сотрудника Госкомгидромета, с тремя годами Академии народного хозяйства за спиной и английским разговорным языком.

Встречать Этьенна мы поехали с Костей на черной «Волге ГАЗ-31». Костя в белой рубашке с короткими рукавами и галстуке походил на дипломатического работника, я же в своей защитного цвета «сингапурской» униформе – на кубинского «барбудос». Наша задача слегка осложнялась тем, что ни он, ни я не имели ни малейшего представления о том, как Этьенн выглядит. Поэтому Константин, имевший по долгу службы достаточный опыт подобного рода встреч, предусмотрительно запасся специальной табличкой с аккуратной надписью: «Dr ETIENNE». В международный аэропорт Шереметьево-II мы приехали за полчаса до прибытия парижского рейса. Взмыв на пятый этаж в совершенно бесшумном лифте, мы уютно устроились за стойкой бара, где, несмотря на всю его между-народность, можно было выпить кофе и за наши деньги. Ненавязчивый голос информатора периодически извещал о прибытии самолетов. Тем не менее когда мы, следуя его призыву, спустились вниз, оказалось, что ожидаемый нами самолет уже прибыл и, более того, его пассажиры, среди которых скрывался и наш «Dr ETIENNE», уже пройдя паспортный контроль, толпились в ожидании багажа.

Рухнула последняя надежда на то, что мы сможем перехватить Этьенна в тот момент, когда он будет предъявлять свой паспорт.

Оставалась только табличка… У входа в зону ожидания, охраняемого симпатичной, но бдительной таможенницей, переминалось с ноги на ногу несколько человек. Мы подошли ближе: я – с табличкой, а Костя – с волшебной бумагой, дававшей ему и только ему заветное право проникновения за барьер, охраняемый таможенницей. Заметив нас, а точнее табличку, от группы встречающих отделился высокий худощавый мужчина с тяжелым гипнотическим взглядом черных глаз. Он был одет в замшевый пиджак шоколадного цвета и держал в руках букет из пяти великолепных гвоздик. «Вы кто?» – атаковал он вопросом Костю, который, заслонившись бумагой, уже на полкорпуса просочился в запретную для других зону. Костя, обладавший мгновенной реакцией, сделал «ход конем»: «А Вы?» Последовал ответ тоном, не оставлявшим сомнений в уверенности говорившего, что уж он-то поставит нас на подобающее место: «Я – Дмитрий Шпаро, «Комсомольская правда», – на что Константин, с достоинством выдержав паузу, ответил: «А я – Константин Зайцев, Госкомгидромет», – уверенно продолжил прерванное было движение вперед и уже через минуту скрылся в толпе пассажиров парижского рейса. Я, укрепив табличку с призывом Этьенну не проходить мимо где-то на уровне груди, переменил дислокацию, сместившись к проходу, через который уже начали выходить получившие багаж пассажиры.

Дмитрий Шпаро со своими товарищами и с зажатой гвоздикой в руках проследовал за мной и остановился метрах в пяти позади. Я перешел к полуактивной форме поиска, т. е. периодически спрашивал у проходивших мимо пассажиров, не слыхали ли они чего-либо о пассажире, чье имя красуется у меня на груди. Это происходило примерно так. Я выбирал человека, мужчину (женщин я отмел сразу), внешность которого, по моим представлениям, соответствовала романтическому облику профессионального полярника. Я представлял себе высокого, во всяком случае не ниже меня, сухощавого, подтянутого, загорелого человека с бородой или хотя бы с усами. Поэтому мысленно подгоняя окружающих меня людей под этот образ, я высматривал Этьенна на уровне своих глаз.